Со временем становится мерзко. Даже в этих черно-белых рисунках.

После всего, что узнала, я могла бы работать врачом.

Прости, мам. Прости, Бог.

Манус когда-то говорил, что Бог - это твои предки. Ты их любишь и желаешь им счастья, но все равно предпочитаешь жить по личным правилам.

Хирурги сказали, что нельзя просто отрезать кусок кожи в одном месте и примотать его на другое. Это же не дерево прививать. Дело в кровоснабжении, вены и капилляры не смогут сцепиться, чтобы поддерживать жизнь пересаженной ткани. Кусок просто отомрет и отвалится.

Звучит пугающе, но когда я вижу, как человек заливается румянцем, моя реакция не - "о, как мило". Румянец напоминает мне только о крови, которая скрыта под любой поверхностью.

Дермабразия, как рассказал мне очередной пластический хирург, это все равно что прижимать зрелый помидор к ленточно-точильному станку. Расплачиваешься в лучшем случае кашей.

Чтобы пересадить кусочек кожи, чтобы реконструировать челюсть, нужно отсвежевать тонкую полоску кожи с шеи. Она берется у основания шеи, но не стоит резать кожу у подбородка.

Представьте себе полоску или ленточку кожи, свободно свисающую с шеи, но по-прежнему прикрепленную к основанию лица. Кожа все еще прикреплена к вам, поэтому снабжается кровью. Полоска по-прежнему жива. Берешь полоску кожи и сворачиваешь ее в трубочку или валик. Оставляешь свернутой, пока та не срастется в длинный висячий шнурок из плоти, болтающийся снизу лица. Живая ткань. Полная свежей, здоровой крови, тепло шлепающая и хлопающая тебя по шее. Вот что такое стебель.

Уже сам по себе процесс срастания может затянуться на месяцы.

* * *

Перенесемся назад, в красный "Фиат", где Брэнди прячется за очками от солнца, а в багажнике заперт Манус, и Брэнди везет нас к вершине Роки-Бьют, к руинам какого-то сторожевого форта на холме, где ночами, свободными от школьного бала, детишки из школ Паркроуза, Гранта и Мэдисона бьют пивные бутылки и наслаждаются небезопасным сексом в старых развалинах.

Ночью по пятницам эта вершина полна ребятишек, которые говорят друг другу - "Вон, смотри, видишь мой дом? Вон, синий огонек в окне, это мои предки смотрят ящик".

Развалины эти - просто несколько слоев каменных глыб, до сих пор удержавшихся одна на другой. Внутри развалин гладкая и каменистая почва, усыпанная битым стеклом и поросшая грубой садовой травой. Вокруг нас, со всех сторон кроме той, где подведена дорога, склоны Роки-Бьют представляют собой скалы, возвышающиеся над пунктирами уличных огней.

Здесь можно захлебнуться тишиной.

Нам нужно одно: место, чтобы остановиться. Пока я не решу, что дальше. Пока мы не разживемся деньгами. У нас два, максимум три дня, пока Эви вернется домой, и надо будет валить. А потом, думаю, я смогу позвонить Эви и ее пошантажировать.

Эви много мне задолжала.

Значит, имею полное право.

Брэнди загоняет "Фиат" в самый темный уголок развалин, потом гасит фары и дает по тормозам. Мы с Брэнди встаем на месте так резко, что только ремни безопасности удерживают нас от столкновения с приборной доской.

Лязг и колокольный звон металла по металлу грохочет и гудит гонгом в машине вокруг нас.

- Типа извиняюсь, - говорит Брэнди. - На полу какое-то дерьмо, что-то закатилось под педаль, когда я пыталась притормозить.

Музыка чистого серебра доносится из-под сидений. Кольца для салфеток и серебряные ложки выкатываются нам под ноги. Между туфель Брэнди лежит подсвечник. Серебряное блюдо, блестящее в свете звезд, наполовину выскользнуло из-под переда ее сиденья, и торчит кверху между длинных ног Брэнди.

Брэнди смотрит на меня. Опустив подбородок. Брэнди сдвигает "Рэй-Бэнсы" на кончик носа и выгибает подкрашенные брови.

Пожимаю плечами. Потом иду вызволять свой любовный груз.