К такому приему – спрятать важное в хаосе повседневной жизни – Брейгель прибегает во многих своих картинах. Взять хотя бы «Несение креста». Любой другой художник эпохи Возрождения всегда помещает главного героя в центр композиции, подсвечивает его, подчеркивает его исключительность, его страдания. Христос – всегда главный. Но только не у Брейгеля. Его «Несение креста» – это настоящий бардак, толпа людей, каждый занят своим делом, на первом плане Дева Мария и Иоанн Богослов, Сам же Христос затерялся, Он словно бы исполняет роль статиста в сюжете, который, вообще-то, именно Ему и посвящен.

Та же история с «Обращением Савла» – придется потратить время, чтобы найти в толпе вынесенного в заглавие героя.

Именно этот прием – намеренное изменение, искажение масштаба – объединяет Брейгеля с Кафкой.

Картины Брейгеля созданы не ради наслаждения их красотой, цель художника – заставить зрителя почувствовать диссонанс, тревожность, неестественность происходящего. Его полотна недостаточно разглядывать, в них нужно вглядываться, ведь он специально создает пейзажи, скажем так, со смещенным центром тяжести, пейзажи, в которых непонятно, куда смотреть.

И тут уместно будет вспомнить финал «Превращения» Кафки. Рассказ о том, как Грегор Замза превратился в жука, после смерти героя не заканчивается, но продолжает длиться – словно бы обесценивая эту смерть:

«Затем они покинули квартиру все вместе, чего уже много месяцев не делали, и поехали на трамвае за город. ‹…› Господину и госпоже Замза при виде их все более оживлявшейся дочери почти одновременно подумалось, что, несмотря на все горести, покрывшие бледностью ее щеки, она за последнее время расцвела и стала пышной красавицей. Приумолкнув и почти безотчетно перейдя на язык взглядов, они думали о том, что вот и пришло время подыскать ей хорошего мужа. И как бы в утверждение их новых мечтаний и прекрасных намерений, дочь первая поднялась в конце их поездки и выпрямила свое молодое тело».

Оба рассказа: и «Голодарь», и «Превращение» – притчи о медленном умирании, полные страха и отчаяния, заканчиваются триумфом жизни. Обратите внимание на сходство двух последних абзацев: место голодаря занимает пантера, и Кафка описывает «благородное тело зверя, в избытке наделенное жизненной силой»; точно так же, чуть ли не теми же словами, он дает описание Греты – она «выпрямила свое молодое тело». Оптика этих сцен настроена так, что мы невольно считываем послание: смерть главного героя ничего не значит, на огромном холсте жизни он всего лишь небольшая виньетка на заднем плане покрытой кракелюрами реальности, как ноги, торчащие из воды, – да и их еще надо постараться разглядеть. В этом смысле Кафка – самый настоящий литературный Брейгель. Его рассказы требуют от нас не просто чтения, а вглядывания в его тексты. В рассказах Кафка рисует пейзажи, населенные невидимками. Он не просто показывает нам маленького человека, он поступает хитрее – масштабирует мир вокруг героя так, что ближе к концу герой ужимается до состояния мелкой, неразличимой на горизонте точки, соринки, которую смахнули с холста – и стало лучше. Ничто теперь не мозолит глаз, не мешает наслаждаться жизнью, которая, несмотря ни на что, продолжается.

II

Помню, впервые прочитав «Превращение», я подумал о том, что финал повести провоцирует меня – заставляет подумать о дальнейшей жизни Греты, продолжить ее судьбу, экстраполировать за пределы текста. Я часто думаю о том, как могла бы выглядеть семейная жизнь Греты Замза. Допустим, она встречает мужчину своей мечты, они влюблены, у них роман, мужчина делает ей предложение, и они идут в загс. Но там чиновник говорит им, что в этом году лимит свадеб исчерпан, но они, конечно, могут записаться на следующий год.