Проходит год, Грета уже беременна, она каждый день зачеркивает даты в календаре – считает дни до свадьбы. Затем они с возлюбленным снова идут в загс, но там им сообщают, что их место в очереди потерялось. Возлюбленный Греты спрашивает, что же делать, ему отвечают, что можно занять место в другой очереди, состоящей из тех, кто потерял место в предыдущей. «А чего ждет эта вторая очередь?» – спрашивает Грета. Но чиновник пожимает плечами: «Мое дело – раздавать места в очереди, а не задавать вопросы; и уж тем более – не отвечать на них».

Они встают во вторую очередь и возвращаются домой, жених предлагает найти другой загс или еще лучше – найти капитана корабля, который сможет их поженить. «Ведь капитан судна имеет право поженить кого угодно» – говорит жених. Грета соглашается. Жених надевает макинтош, шляпу, улыбается ей и выходит из дома – это был последний раз, когда она его видела.

У Греты рождается сын. Она растит его одна, и каждый раз, когда мимо ее окон проплывает корабль, она вспоминает о пропавшем женихе. И хотя у нее за окнами нет реки, корабли ее совсем не удивляют.

Когда сыну исполняется три года, Грета пытается пристроить его в детский сад. В саду ей говорят, что количество мест ограниченно, единственный вариант – встать в очередь. «Но я уже стою в двух очередях в загсе», – говорит Грета. Чиновник чешет затылок, перебирает бумаги на столе, звонит куда-то, потом вздыхает и признается, что сталкивается с таким впервые. «В отделе очередей беда – жуки-древоточцы испортили целый стеллаж с гроссбухами, – говорит он. – Возвращайтесь домой, я позвоню, когда что-то станет известно».

Грета возвращается домой и ждет звонка. И пока она ждет, за окном плывут корабли, а ее деревянный дом медленно рассыпается. Грета ходит по дому с зонтиком, потому что с потолочных балок сыплется труха. Ее сын не посещал детский сад, и Грете кажется, что он не приспособлен к жизни, поэтому она не выпускает его на улицу. Мальчик растет дома и развлекается тем, что ловит жуков-древоточцев и сажает их в банки. Вся его комната уставлена банками с жуками, и целыми днями он изучает их, он уже знает, что будет энтомологом, а с потолка сыплется труха, и балки иногда скрипят – это жуки устраивают в них все новые и новые гнезда, а стены начинают трескаться и расходиться.

И тут вы можете спросить: но, Алексей, как ты собираешься закончить этот странный рассказ? А я отвечу: друзья, вы плохо знаете матчасть. Это ведь сиквел Кафки, я все продумал: я планирую умереть прежде, чем закончу.

Текст и образ:

Кино внутри литературы

У меня есть теория, что литература втайне завидует кинематографу – как старший брат младшему. Я люблю представлять их в виде персонажей «Американских богов». В моей версии «Богов» – возьмись я написать фанфик по роману Геймана – литература и кино выглядели бы как два очень похожих персонажа, возможно, они и вовсе близнецы, разлученные три тысячи лет назад где-нибудь в Египте – в стране, где слово и образ были еще неразрывны. И вот потерянный брат Кинемаф в ХIХ веке возвращается в мир людей и полностью меняет культурный ландшафт. И, наблюдая за ним, старший литературный брат чувствует, как утрачивает власть, как массы постепенно отрекаются от него и присягают младшему. Главный конфликт близнецов заключался бы в том, что бог литературы постоянно обкрадывал бы бога кино, плагиатил его идеи, носил его одежду, всем кругом твердил бы, что все наоборот: я, мол, был раньше, и это не я краду у него, а он у меня!

Мой фанфик по Гейману исследовал бы семейные отношения двух богов: бога текста и бога образа, которые в ХХ веке, столкнувшись, породили постмодернизм.