И ведь правда: кино повлияло на литературу гораздо сильнее, чем литература на кино. Звучит как очень сомнительное утверждение, но я объясню. Строго говоря, кинематограф зародился без помощи литературы, на первых этапах развития он вообще не нуждался в текстах. Это была чистая технология: в конце XIX века фильмы снимали без сценариев – подвижные картинки на экране были такой диковиной, что даже 30-секундный фильм, где в кадре чихает друг режиссера, вызывал у зрителей священный трепет.

Примерно к 1905 году киношники заметили, что зрителя уже не удивишь прибытием поезда или чихающим другом режиссера, – чтобы и дальше развиваться и привлекать аудиторию, нужны истории, сюжеты. Все осложнялось тем, что кино было немое, никаких диалогов, сюжеты приходилось строить исключительно вокруг какого-нибудь действия – погони, драки или опасного трюка. Кинематограф в те времена считался развлечением для бедноты, вроде бродячего цирка, где вместо карликов и бородатых женщин показывают подвижные изображения на простынях. Первые режиссеры отнюдь не были художниками-мечтателями – обычные дельцы, которые вложились в дорогое оборудование и всеми силами пытались отбить деньги.

Первыми сценаристами в индустрии стали женщины. А знаете почему? Им можно было меньше платить. Или не платить совсем. Кино было настолько молодым медиумом, что авторское право просто не распространялось на сценарии. Обманутый мужчина-сценарист, узнав, что его пытаются кинуть на деньги, мог устроить драку или стрельбу. От женщин такого не ждали, поэтому и брали их сценаристками, аргументируя это тем, что они, мол, читают больше этих ваших диккенсов-шмиккенсов и лучше разбираются во всей этой драматургии-шмаматургии.

Кино в этом смысле удивительный медиум: все самые сильные его стороны – результат не столько технических возможностей, сколько ограничений – в основном финансовых. В отличие от, скажем, романа, который ограничен лишь одним фактором – талантом (и иногда еще здоровьем) автора, – фильм в основном состоит из рамок: от рамок кадра до бюджета, хронометража и количества людей в съемочной группе (не говоря уже о профессионализме этих людей).

Но самое главное отличие кинематографа от литературы в том, что кино – это социальное действие, совместное проживание, разделенный опыт. Причем на всех этапах – и в производстве, и в потреблении.

Литература – дело тихое, интимное. Да, есть книжные клубы, где люди собираются и обсуждают прочитанное, но они делятся уже прожитым опытом; в кинозале же зрители испытывают эмоции одновременно – и это важно. Каждый из нас помнит ни на что не похожий опыт похода в кинотеатр, опыт синхронных эмоций, когда тот факт, что ты испытываешь радость или грусть вместе с десятками людей, усиливает радость и грусть в десятки раз.

Мой друг однажды побывал на ночном сеансе фильма «Комната» Томми Вайсо в Нью-Йорке и сравнил его с посещением церковной мессы: люди, пришедшие на сеанс, видели фильм уже сотни раз, знали каждую реплику и хором повторяли слова вместе с героями на экране – со стороны, наверное, это выглядело одновременно и весело, и жутко. У фанатов «Комнаты» есть свои, с годами отточенные ритуалы. Например, зрители бросают в экран пластиковые ложки, и к концу сеанса пол в зале и особенно под экраном буквально завален ими. Эта традиция появилась спонтанно. Первые фанаты фильма заметили, что в доме главного героя в рамках стоят фотографии с ложками – очередная странная и абсурдная деталь творческого метода Томми Вайсо, – и стали приносить ложки на сеанс и бросать их в экран всякий раз, когда замечали рамку. Ритуал совершенно бессмысленный, но опять же объединяющий и превращающий всех присутствующих на сеансе в соучастников.

Конечно же, литература не могла пройти мимо настолько сильного и влиятельного феномена, поэтому появление нового жанра – киноманского романа – было лишь делом времени.