|
Телефон стоял на диване. Гвоздики в зеленой вазе были все так же свежи. Людмила Ивановна набрала номер, поправила волосы: – Привет… Почему так быстро? Аааа… И успел? Молодец. А я только что. Ага. Припле-лась. А у нас собрание было. Какое, какое… профсоюзное. Вот, вот. Правда? Ну, ты гигант. Те-бе? А ты? Правда? Ну, слушай! Просто гений! Супермен. Да. Ага. Да, после, конечно… Да… Да… Гвоздики твои целы до сих пор. Смотрят на меня. Стоят, как миленькие. И такие красивые. Ну… конечно, конечно… Не хвались. Это грузин надо благодарить, не тебя. Как за что? За то, что вырастили, срезали, привезли. Продали. Да. Да, именно. Нэ сажал, нэ пахал, только кушат любишь. Вот, вот. Не-а. Подумаю. Нет, ну его. Чего смотреть, Саша, милый. Любовь на фоне производства меня не волнует. Я ей на работе сыта. Ага. Можешь понимать в прямом. Да! Именно! Куй железо, пока горячо. Да, не отходя от кассы. В кассе? Ну, ты хулиган. Ну, слушай… прекрати… Сашка! Хам ты форменный… в кассе! О, боже! Там у нас такая секс-бомба сидит! Микулина Антонина Павловна. Мечта папуаса. Семь на восемь. Да. Да. Не-а не пойду. Устала я, Сашенька. Годы не те, чтоб прыгать. Ага. А я не прибедняюсь. Что? А где они? Да? И когда? Завтра? Чудесно. Сегодня? Ну, давай, если хочешь. Ну… если будешь вести себя хорошо. Может, пушу. Да! А может, выгоню. Ты хулиганишь последнее время. Кусаешься. У меня синяк до сих пор, между прочим. Да, да. А я не пью, Саша. С тех самых. Ага. Ну, если очень попросишь. Да. Ладно. Может, отопру. Не-а. Шаром покати… Ой! У меня же масло там? Горит! Сашка! Целую! Давай! Бегу! Людмила Ивановна бросила трубку, побежала на кухню. Масло отчаянно кипело, подгорая по краям сковороды. Суп тоже кипел. Людмила Ивановна выключила суп, покрошила колбасу, разбила яйцо, которое почти тут же свернулось. Вместо диктора пел Лев Лещенко. – Погоду опять прослушала… – она налила супу в тарелку, осторожно донесла, поставила на стол. Сковородку на керамическом кружке поставила рядом. Достала из буфета хлеб, отреза-ла. Села, зачерпнула суп, тряхнула головой: – Господи… а норма-то… ексель-моксель… Побежала в коридор, достала из сумочки норму, на кухне разорвала целлофановый паке-тик, вытряхнула светло-коричневое содержимое на тарелку. Суп дымился рядом. Яичница осты-вала, пузырьки масла сновали медленней. Людмила Ивановна отделила ложкой кусочек нормы, отправила в рот и тут же заела супом. Прожевала хлебца. Потом отделила кусок побольше, по-ложила на яйцо и перемешала с желтком. – А посолить забыла, рохля… как всегда… Встала, достала соль в деревянной плошке. Посолила яичницу. Суп был слишком горячий. Людмила Ивановна положила в него оставшуюся норму, отодвинула тарелку и принялась за яичницу. Колбаса хорошо прожарилась, похрустывала на зубах. Лещенко весело пел о лесорубах. Голубь все еще сидел на подоконнике, пугливо косился сквозь стекло. Разделавшись с яичницей, Людмила Ивановна стала хлебать остывший суп. Светло-коричневая масса нормы разбухла, податливо развалилась на комки. Суп был грибной. – Иван Трофимыч! – оглядываясь на вход, ученики сгрудились возле Самотеева, – Барвиц-кий идет! Иван Трофимович удивленно рассмеялся: – Быть не может! Да вы что? Он же восемь лет со мною не здоровается. – Идет, идет! Я в раздевалке видел. – И я. – С женой? – Один, Иван Трофимыч. – Не верится что-то… разыгрываете, небось? – Да что вы! Вон, смотрите! Барвицкий вошел, с порога прищурился на развешанные картины. Переложив гвоздики в левую руку, достал удостоверение, показал седоволосой старушке-билетерше. Иван Трофимович покачал головой: – Чудны дела твои, господи… Улыбаясь, Барвицкий осмотрел три висящие рядом с входом картины, обошел группу столпившихся возле «Дороги жизни» и, ища глазами, двинулся к Самотееву. |
