|
.. Только зачем же он смотрит так на Паклина? Ведь не он же Маркелова выдал! „И зачем я совался туда, куда мне — ни к коже, ни к роже? — думал он опять свою отчаянную думу. — Не мог сидеть смирно на своей лавочке! А теперь они говорят и, пожалуй, напишут: некто господин Паклин все рассказал, выдал их... своих друзей выдал врагам!“ Вспомнился ему тут взгляд, брошенный на него Маркеловым, вспомнились эти последние слова: „Не отшепчешься, шалишь !“ — а тут эти старческие, унылые, убитые глаза! И, как сказано в Писании, он „плакася горько“ и побрел себе в „оазис“, к Фомушке и Фимушке, к Снандулии... XXXVI Когда Марианна, в то самое утро, вышла из своей комнаты — она увидела Нежданова одетым и сидящим на диване. Одной рукой он поддерживал голову, другая бессильно и недвижимо лежала на коленях. Она подошла к нему. — Здравствуй, Алексей... Ты не раздевался? не спал? Какой ты бледный! Отяжелевшие веки его глаз приподнялись медленно. — Я не раздевался, я не спал. — Ты нездоров? или это еще след вчерашнего? Нежданов покачал головою. — Я не спал с тех пор, как Соломин вошел в твою комнату. — Когда? — Вчера вечером. — Алексей, ты ревнуешь? Вот новость! И нашел время, когда ревновать! Он остался у меня всего четверть часа... И мы говорили об его двоюродном брате, священнике, и о том, как устроить наш брак. — Я знаю, что он остался всего четверть часа: я видел, когда он вышел. И я не ревную, о нет! Но все—таки я не мог заснуть с тех пор. — Отчего же? Нежданов помолчал. — Я все думал... думал... думал! — О чем? — О тебе... о нем... и о самом себе. — И до чего же ты додумался? — Сказать тебе, Марианна? — Скажи. — Я думал, что я мешаю — тебе... ему... и самому себе. — Мне! ему! Я воображаю, что ты этим хочешь сказать, хотя ты и уверяешь, что не ревнуешь. Но: самому себе? Марианна, во мне сидят два человека — и один не дает жить другому. |
