|
Он заметил, что война между Францией и Германией еще продолжается, и газета опять предлагала ему стать ее корреспондентом. – Не говорите о газетах и о войне! – вскричала леди Джэнет, охваченная внезапной вспышкой гнева, который на этот раз был гневом искренним. – Терпеть не могу я эти газеты. Не позволю я ни одной газете войти в этот дом. Им я приписываю всю вину за кровь, пролитую между Францией и Германией. Орас с изумлением вытаращил глаза. Старушка, очевидно, говорила серьезно. – Что вы хотите сказать? – спросил он. – Разве газеты виноваты в этой войне? – Полностью, – ответила леди Джэнет. – Как вы не понимаете, в каком веке мы живем! Разве кто нибудь делает что нибудь в нынешнее время (включая и войну), чтобы не захотеть увидеть это в газетах? Я подписываюсь на какое нибудь благотворительное дело; тебе дается аттестат; он говорит проповедь; мы терпим обиды; вы делаете открытие; они едут в церковь и венчаются. И я, ты, он, мы, вы, они, все желают одного и того же – желают видеть это в газетах. Составляют ли короли, солдаты, дипломаты исключение в общем правиле человечества? Нет! Говорю вам серьезно, если бы европейские газеты заодно решили не обращать ни малейшего внимания на своих страницах на войну между Францией и Германией, я твердо убеждена, что война давным давно окончилась бы из за недостатка поощрения. Пусть перо перестанет объявлять о шпаге, и я первая предвижу результат. Не будет объявлений – не будет и войны. – Ваши взгляды имеют достоинство новизны, – сказал Орас. – Вы, может быть, желаете видеть их в газетах? Леди Джэнет победила своего молодого друга его же собственным оружием. – Ведь я живу в последней половине девятнадцатого столетия, – сказала она. – Вы говорите о газетах. Напечатайте самым крупным шрифтом, Орас, если вы любите меня! Орас переменил тему разговора. – Вы меня браните за то, что я не в духе, – сказал он, – и, кажется, думаете, будто это оттого, что мне надоела спокойная жизнь в Мэбльторнском доме. Она мне вовсе не надоела, леди Джэнет. Он посмотрел на оранжерею, лицо его опять нахмурилось. – Дело в том, – продолжал он, – что я недоволен Грэс Розбери. – Что сделала Грэс? – Она настаивает на продолжении нашей помолвки. Ничем не убедишь ее назначить день нашей свадьбы. Это была правда. Мерси имела сумасбродство выслушать его признание и сама полюбила его. Но Мерси была не до такой степени подла, чтобы обвенчаться с ним под чужим именем. Прошло три или четыре месяца после того, как Орас приехал с войны домой раненый и нашел прелестную англичанку, которой он услужил во Франции, поселившуюся в Мэбльторнском доме. Приглашенный погостить у леди Джэнет (будучи в школе, он проводил праздники в доме леди Джэнет) – он проводил свободное время в дни выздоровления с утра до вечера в обществе Мерси. Впечатление, вначале произведенное на него во французском домике, скоро перешло в любовь. Не прошло и месяца, Орас объяснился и узнал, что его выслушали охотно. С той минуты вопрос состоял только в том, чтобы настойчиво и решительно добиться своей цели. Помолвка была скреплена очень неохотно со стороны невесты, и всякие дальнейшие успехи сватовства Ораса Голмкрофта окончились. Как он ни старался, ему не удавалось уговорить свою невесту назначить день свадьбы. Никаких препятствий не было. У нее не было близких родственников, с которыми ей надо было бы советоваться. Как родственницу по мужу леди Джэнет, мать и отец Ораса готовы были принять ее со всеми должными почестями новому члену семьи. Никакие денежные соображения не делали необходимым в этом случае ждать более благоприятного времени. Орас был единственный сын и получил в наследство поместье отца с большим доходом. С обеих сторон ничто не мешало молодым людям обвенчаться тотчас по изготовлении брачного контракта. |
