— Как же ты могла… после всего, что случилось… делать приданое невестам? — удивилась Наташа. — Разве вещи твоей работы не приносят несчастье?

— А это уже не мое дело, — сказала Сольмира. — Мои вещи — красивые, их охотно покупают. Кто после тех свадеб был счастлив, а кто нет, я того не проверяла и желания проверить не имею. Я так думаю, Наталья, светик мой: если люди хорошие и любят друг друга, они хоть какими вещами себя окружат, все будут счастливы. А если в человеке червоточинка есть, тут-то мой червячок в нее и залезет, и начнет изнутри томить, и прогрызет большую дырку… и все счастье в эту дырку выльется…

— Да разве бывают люди без червоточины! — воскликнула Наташа. — Жестоко подвергать их таким испытаниям!

Сольмира вдруг остановила работу, наклонила к собеседнице свое гладкое маленькое лицо и зашипела, совершенно как змея:

— Тебе-то что за печаль о других людях? Ты на себя посмотри! Разве не гложет тебя любовь?

— Меня любовь не гложет, — Наташа отстранилась. — У меня с этим делом все в порядке.

— Ну, гляди, гляди… — еле слышно проговорила Сольмира. — Как бы потом не наплакаться… Я ведь все вижу, все понимаю… Я недаром столько лет хожу по миру и разглядываю людей. Я тебе о каждом могу сказать, на чем он споткнется… И ты споткнешься, голуба… Непременно… И Флор Олсуфьич…

— Не хочу слушать! — Наташа зажала ладонями уши. — Хватит!

Сольмира схватила ее за руку. Пальцы у рукодельницы оказались стальные, не у всякого мужчины в мире Наташи Фирсовой такие крепкие руки. Неодолимая сила потянула Наташины ладони, и в уши вновь начала вливаться тихая, вкрадчивая речь:

— Я знаю, кто ты. Кем ты хочешь стать. Я потому и осталась, когда все прочие отсюда ушли. Я никого не боюсь, не думай. Не смог бы Флор меня отсюда выставить против моей воли, и оставить без моего желания меня здесь никто бы не сумел. Я ради тебя осталась, Наташа…

— А кто я такая? — слабо прошептал «темный эльф». Гвэрлум была почти готова услышать: «Ты не человек» — или еще какое-нибудь откровение в том же роде.

Но Сольмира произнесла нечто совсем иное.

— Ты мечтаешь обладать силой, которая позволила бы тебе властвовать над людьми. Я вижу. Ты — женщина, твоя сила может быть только тайной. Но ничего более могущественного, чем эта тайная власть, не существует на земле. Что, не так?

— Не знаю… — пробормотала Гвэрлум. — Вообще-то я хотела бы быть… ну, счастливой! — Она выговорила это не без труда и даже с некоторым вызовом. Как будто сказала в утонченном обществе эстетов какую-нибудь банальность.

Сольмира затряслась от немого смеха.

— Рассказывай! Быть счастливой! Это как? Рожать детей, по ребенку в год, и так семнадцать раз, пока твое лоно не иссохнет? Сидеть в этой светелке год за годом, пока твоя жизнь не иссякнет? Видеть в этом мутном зеркале, — она кивнула на небольшое зеркальце, которое вовсе не было мутным, лишь немного искажало изображение, — как твое лицо покрывается морщинами? Это ты называешь счастьем?

В принципе, Гвэрлум знала, что обыкновенные люди именно это и считают удачно прожитой жизнью: произвести на свет некоторое количество детей и состариться вместе. Жить долго и умереть в один день. Только почему-то самой Гвэрлум этого действительно казалось до обидного мало.

В самом деле! Разве для этого явилась она в мир? Разве это — цель ее существования? Любовь — конечно, вещь хорошая… Но вот так, с одним человеком до самой могилы… и ничего, кроме детей, рукоделия, светелки… киндер, кюхе, кирке… Фу! Гвэрлум решительно затрясла головой.