— Затеял ты, Олсуфьич, глупое дело, — осуждающе произнес дядя Ляпун.

— Знаешь, дядя Ляпун, — отозвался Флор, — я и сам понимаю, что нет тут большого ума. Но что поделаешь! Этот англичанин нравится мне. И лучше нам с ним держать друг друга в поле зрения. А я этот… как бы это сказать?

Молчавший доселе Вадим Вершков вступил в разговор:

— Ты, Флор, самый настоящий экстремал.

Дядя Ляпун плюнул и отошел, а Флор засмеялся и кивнул Вадиму.

— Экстремал! Вот ведь слово придумали басурмане… Нужно будет Кроуфилду сказать.

— А где ты с ним познакомился? — спросил Вадим.

— Да он же говорил… Еще когда нас с братом морскому делу учили… — ответил Флор. — Море — оно, брат, очень тесное. Куда ни пойдешь, везде знакомца встретишь. Когда к худу, а когда и к добру.

— У нас тоже так говорят, — кивнул Вадим. — Мол, Ленинград — город маленький. То есть Петербург. Его ведь как морской порт построили, знаешь?

— Интересно, — Флор вернулся к штурвалу, и «Святая Анна» снова побежала по волнам. — Ты рассказываешь про Питер, а я так и вижу его…

— Наши моряки носят красивую одежду с большими воротниками, — сказал Вадим задумчиво. — И еще полосатые рубашки. Чтобы их хорошо было заметно на фоне парусов.

— Это удобно, — согласился Флор. — Боже, сколько всего нужно еще узнать!

Он вздохнул глубоко-глубоко, словно никак не мог насытиться свежим морским воздухом, и посмотрел на небо, туда, где солнце встречалось с туго натянутым парусом.

По лицу молодого новгородца Вадим понял, что тот бесконечно счастлив.

И немного позавидовал. Ну так — самую малость…

Глава четвертая

Андрей Палицкий

Раненому боярину между тем лучше не становилось. Харузина — раз уж он все равно целыми днями читает — обязали сидеть при нем в горнице безвылазно. Сергей и сам никуда не стремился уходить. Во-первых, шататься по Новгороду в одиночку, без Вадима или без Флора, ему не хотелось. Народ здесь драчливый, задиристый, а Харузин — человек сугубо мирный. То есть, пардон, сугубо мирный лесной эльф-менестрель.

Во-вторых, после недавнего приключения с тевтонцами Харузин и сам чувствовал себя довольно нездоровым. Раньше он как думал? Пырнули тебя в бок, полежал в реанимации, потом просто в больнице — и все, готово. Жив-здоров и не нуждаешься в докторов. То есть, в докторах. (Или «…плевать хотел на докторов?») В общем, ясно.

А оказалось, все не так. Заживать-то рана заживает, но остается на теле не только отметина. Тело — оно помнит, что с ним плохо обошлись. Оно как злопамятная сварливая жена — чуть что, напоминает о факте жестокого обращения.

Харузин от этого страдал. Не хотел он становиться калекой до конца дней своих.

Чтобы дурацкие мысли в голову не лезли, засел за эту книгу. А она оказалась поразительной, стоило только разобраться. Это были «подлинники» — практическое руководство для иконописцев.

Одному Богу известно, как книга оказалась в доме Флора и Лавра. Некоторые страницы у нее были поедены мышами, но совершенно очевидно, что произошло это не здесь, а в каком-то другом месте. У Флора мышей не водилось. Две кошки, совершенно дикого и хищного вида, бесшумно патрулировали дом днем и ночью. Их поощряли молоком. До ласки эти животные не снисходили.

Может быть, думал Сергей, книжку утащил разбойник Опара Кубарь.