Гвэрлум понимала, что находится в полной власти зла, древнего, умного, зрячего зла, такого, каким представляли то себе язычники — такого, какого теперешние христиане и представить себе не могут!

И это обстоятельство невероятно льстило самолюбию девушки. Немногие на ее месте отважились бы на такое! Но недаром много лет она считала себя черным эльфом. «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», — твердила она про себя слова Мефистофеля из «Фауста» — они же эпиграф к «Мастеру и Маргарите», одной из самых любимых книг, прочитанных на излете детства.

Пожега встречала ее на пороге. Никогда не пускала в дом. Все обучение проходило в лесу, на полянке. Пожега напевала, заставляя Наташу вторить себе, затем ходила особым шагом, босая по траве, высоко поднимая ступни, — Гвэрлум следовала на ней шаг в шаг, внимательно подражая каждому жесту. И ей казалось, что она сливается с природой, с ночной темнотой, с влажной первозданной мглой, из которой, точно из материнского лона, вышли все живые существа, и добрые, и злые.

«Стать частью первопричины, — думала Гвэрлум. — В этом тайна». И ей было все равно, что именно ее заставят делать ради такой великой цели.

А Пожега говорила-напевала, и каждое слово точно вползало Наташе в ухо и свивало себе гнездо в ее памяти:

— Есть трава Парамон, растет волосата, что черные волосы, растет подле болота кустиками, а наверху — что шапочки желты. Полезна от черной болезни и духа нечистого, а пить ее давай с молоком…

И представляла себе Наташа черную, волосатую траву Парамон, как срывает она ее на болоте, непременно ночью, при свете луны…

Голос Пожеги все лился, ровно вода с мельничного колеса:

— А есть трава Адамова Глава, растет возле сильных раменских болот кустиками, цвет багров, кругленький, кувшиницей… Кто хочет дьявола видеть или еретика — возьми ее корень и положи на престол в Божьей Церкви на сорок дней, а после при себе носи. Увидишь и водяных демонов, и воздушных, и будут они служить тебе и заживлять твои раны.

А есть еще трава Плакун, высока в стрелу и цвет у нее багров…

И плакала трава Плакун в мыслях Наташиных, и делалось ей невыразимо грустно…

А Пожега все говорила и говорила, и Гвэрлум начинало казаться, что этот вкрадчивый голос причиняет ее сознанию страшную боль, что он режет ее мысли, как нож масло, заполняет собой весь мир. Гвэрлум корчилась, но закрыть руками уши не смела. И слушала, слушала…

— Перенос-трава собой мала и темна, цвет ворон. Положи семя ее в рот и войди в воду — вода перед тобой расступится. А корень у нее обличьем как человек. Есть трава Попугай, растет по низким землям. Носи при себе, где хочешь просить денег или хлеба, и клади под левую грудь — все тебе отдадут, и денег, и хлеба. А если скоморохи играют, кинь им под ноги Попугай-траву — непременно передерутся…

На мгновение умолкла Пожега. Слышно стало, как в лесу воют волки.

— Есть трава Сава. Страшная! — Пожега тихо засмеялась, и Гвэрлум поняла, что такое страх. Все кости у нее в теле от этого смеха размягчились. — Когда человек найдет на эту траву в поле, то умом смятется. Ростом не велика, на ней пестринки, а в корнях — черви. Если кто украдет у тебя — положи траву Саву на след вора, и все украденное вернут тебе. А если кто поставухи ставит — положи траву эту возле дороги, и не будет пути охотнику.

На обратном пути, случалось, Хотеславец подкрадывался к Наташе и набрасывался со спины. Гвэрлум всякий раз содрогалась от ужаса и брезгливости, ощущая на своих плечах сильные цепкие пальцы подростка, но подчинялась ему без возражений.