А тут — новое развлечение: приехал государев человек, как он сам себя называл, и с ним стрельцы. Ну до чего же роскошные люди! Ростом высоки, лицом красивы, белы, и одеты на загляденье! Вся деревенька вывалила посмотреть.

Охотно рассказали все, о чем их спрашивали. И Авдей, сжигаемый жаждой мести и печалью более лютой, чем змеиные укусы, слушал да мотал на ус. И снова повернул со своими людьми на север.

Стрельцы Авдею больше не возражали — видели, что он прав, и дивились его проницательности. Горе сделало простого слугу зрячим, так что видел он теперь сквозь землю и вдаль на много полетов стрелы, и обострило его слух, так что, казалось, заяц без его ведома не проскочит по лесу. И только сердце Авдея ослепло и онемело, потому что ничего, кроме боли, он не чувствовал.

Гнали лошадей по раскисшим дорогам, потом вынуждены были спешиться и повести их в поводу. После и дорога закончилась, протянулись леса. Буря с градобитием застала Авдея и его спутников в маленьком убогом селеньице, что лепилось к самому лесу. Забились в дома все скопом, и люди, и скотина. Градины лупили по крышам и стенам, пытаясь вломиться в дома. Давно не случалось такой непогоды, и стрельцы шептались между собой: «Это ведьма навлекла!» Авдей же помалкивал, но в глубине души не сомневался в том, что буря — следствие Натальиных козней. Небось, чует, проклятая ведьма, что ней погоня, и пытается оторваться.

Ничего у нее не выйдет, сказал себе Авдей, сжимая зубы до хруста.

Он сам не понимал, как ему удавалось выслеживать ее бей особого труда. Может быть, связь между ними установилась. Однажды ночью Наталья ему приснилась во сне.

Это случилось под утро того дня, что наступил после страшного урагана. Видел Авдей, спавший на гниловатой черной соломе, как осыпало всю землю хрусталем. Был этот хрусталь ледяным, граненым, сверкал и переливался он на раннем солнце. Свежая зеленая травка вдруг начала пробиваться им земли, хотя стояла уже осень и не было никакого спасения от близкой зимы.

Эта яркая зелень сияла сквозь хрустальные грани, преломлялась, расцвечивалась радугой.

А по хрусталю, босая, ступала Наталья в белой одежде. Волосы-то у девки оказались стриженые! Авдей так и ахнул. Успела уже опозориться. А как держалась! Как барышня. Платком накрылась — вот и выглядела «порядочной».

Авдей во сне едва себя не проклял за то, что не догадался опростоволосить девку раньше. Сорвал бы с нее плат, явил бы ее змеиную натуру — жив бы остался боярин.

Наталья медленно приближалась к Авдею. Острые грани хрусталя ранили ее ступни, и на всем пути девки Наташки оставались густые кровавые следы. Однако она продолжала улыбаться.

— Что, Авдей? — прошептала она, оказавшись совсем рядом с онемевшим слугой. — Болит у тебя сердце?

— Уйди… — только и хватило сил у Авдея вымолвить это слово.

— И у меня болит, — продолжала она. Тень пробежала по ее светлому, безмятежному лицу, и вдруг из ее глаз, сделавшихся огромными, очень светлыми, потекли обильные слезы. Эти слезы густели, темнели и наконец стали кровавыми. — О, как болит у меня сердце! — выкрикнула Наталья со страданием и приложила руку к своей груди.

И в тот же миг упала с ее плеча белая одежда и обнажилась грудь. Авдей зажмурился во сне, чтобы не видеть срамоту, но и с закрытыми глазами различал мягкую девичью грудь с темным выпирающим соском.

Давясь, Авдей наконец крикнул — и пробудил себя.

Солнце светило в низкие оконца, задувало холодным ветром. Авдей выбрался из дома и помертвел. Повсюду лежали горки сверкающего хрусталя — то, что осталось от вчерашнего ночного града. Под лучами восходящего светила они уже начали плавиться и таять, но все еще сияли и преломлялись в них лучи.