– Обратите внимание, наводка почти мгновенна. Воспроизводится образ, уже когда‑то запечатленный браслетом в своей механической памяти. А емкость этой памяти колоссальна. Она вмещает, во‑первых, всю карту мира, точнейший оттиск планеты, без масштабных приближений. Ни в одном генеральном штабе такой карты нет. Во‑вторых, она хранит все, что воспроизводит. Все увиденное с ее помощью Озеровым в течение всей его жизни будет вложено в эту память. А я думаю, что время действия ее практически не ограничено каким‑либо числом человеческих жизней. И мы не знаем, первым ли ее информатором стал Озеров или ему предшествовали его братья по разуму? И сколько их было? И какую информацию накопила машина? И почему мы тогда не можем поставить знак равенства между емкостью ее биомеханической памяти и вместимостью памяти современного человека? А эта вместимость достигает гигантской цифры, в десять в двадцатой степени условных единиц информации, что, в общем, равно всему информационному фонду любой из крупнейших мировых библиотек. Павел Викторович морщится: я не привожу источников этих подсчетов, кстати говоря, не моих, а математика Джона Неймана. Профессору они известны, а остальные могли прочитать об этом в одном из наших журналов.

Последовавшее молчание было долгим и почему‑то неловким. Озеров с любопытством отметил, что все глядели на браслет – не на него. Для них он был только уникальным кибернетическим устройством. «Как в цирке, – подумал он, – человек‑змея, человек‑молния, человек‑браслет. Смешно». А с каким удовольствием он снял бы этот проклятый браслет и подарил тому же Хмелику. Увы!

Гиллер первым нарушил молчание.

– Считаю себя не вправе участвовать в экспертизе. Я не физик и не географ и не вижу, возможности использовать эту штуку для нас, геологов. Разве только как средство транспорта или для спасательных работ. Не знаю.

Вместо ответа Хмелик подтолкнул Озерова:

– Режь вниз, Андрей.

– Куда? – не понял тот.

– Под землю. Вообрази, что ты бур и со скоростью автомашины врезаешься в недра. Крой насквозь. До Австралии…

– Вы с ума сошли, Хмелик, – оборвал его Гиллер, но продолжить не успел.

В синей каемке «окна» посреди комнаты поползло что‑то мутное, ровное, то светлея, то темнея до черноты, то опять светлея и перемежаясь белеющими прожилками.

– Валя, прожектор! – крикнул Хмелик. – Вполсилы. Не полный.

Включенный прожектор осветил светло‑серые неровные массы.

– Граниты, – прошептал Гиллер, резко выдвинув стул вперед.

Сейчас он мог дотронуться до скользящей вверх гранитной стены.

Серая стена вдруг рассыпалась разноцветной мозаикой.

– Ого! – сказал кто‑то.

Озеров по голосу не разобрал кто, но не оглянулся, боясь «отключиться».

– На сколько мы спустились? – спросил тот же голос.

– Наверно, на несколько километров, – откликнулся Хмелик. – Ведь спускаемся с автоскоростью. Что это?

– Кристаллы горного хрусталя, – пояснил Гиллер и тихо спросил Озерова:

– А можно глубже?

Пестрая, с отливами каменная стена помутнела, стала матово‑черной, и вдруг чернота, сначала слабо, а потом все сильнее отсвечивающая, превратилась в сверкающий поток расплавленного металла.

– Магма, – сказал Гиллер. – Прожектор не нужен.

– Какая глубина?

– Трудно сказать. Думаю, больше пятидесяти километров. Вы что, действительно собираетесь добраться к центру Земли?

– Хотите сию минуту?

– Никоим образом. Попрошу прекратить опыт.

– Озеров, не отключайся, – предупредил Хмелик.