|
В лучшем случае ему придется убраться из города, и за ним всюду потянется полицейское досье. - Будьте повнимательней, Чарли! И эта гадина Уорд елейным голосом бросает такие слова в минуту, когда кровь ударила Чарли в голову и он сам готов натворить глупостей! - Что с тобой? - удивился Кеннет. - Ничего. Чуть не порезался, раскупоривая бутылку. Всю ночь будет валить снег, а поутру обе женщины с изумлением увидят, что подстилка на топчане пуста - их могучий сожитель не ночевал дома. Полуголые дети и жарко дышащие козы будут слоняться по дому, но пройдет день, пройдет другой, а их никто не накормит. Затем приедут на машине негодующие и сердобольные дамы-благотворительницы и отправят бессловесную девушку в исправительное заведение, детей - в какой-нибудь мрачный приют, а уж животных - один Бог знает куда. Уорд добил-таки одного, самого слабого, самого уязвимого, кому завидовал, может быть, наиболее остро - у него была такая теплая берлога, такой раскатистый беззаботный смех! Подвыпившие посетители бара неожиданно вспомнили, что они тоже граждане. - Это должно было случиться! - Удивительно, что не случилось раньше: ведь... - Это действительно было чересчур! - Неужели его жена не жаловалась?.. - Напротив! Обе ублажали друг друга, как послушницы в монастыре. - Да брось ты, Саундерс!.. Штукатур - заслуженно или незаслуженно - слыл изрядным бабником. - Сдается, ты сам скоро на богомолье в этот монастырь отправишься. Радио негромко передавало рождественский гимн в исполнении ликующего детского хора; на углу Главной улицы от окон муниципалитета уходили последние зеваки, и снег медленно падал им на плечи. Дверь за Майком захлопнулась: словно крупный хищник, на которого он так походил, Юго очутился за решеткой. В баре итальянца человек в светло-синем костюме вытащил из жилетного кармана коробочку, достал пилюлю и положил на желтый от никотина язык. Позже, забравшись в постель и задом оттолкнув Джулию к стене, Чарли проворчал: - Он добился своего: Майка посадили. Но она уже сладко спала и ничего не слышала. Глава 8 В воскресенье утром Чарли позвонил Бобу Кэнкеннену, который, как каждый год, залег уже в постель на всю зиму, и в конце концов вырвал у него обещание явиться на следующее утро в окружной суд. С первого тепла и до конца осени Боб заворачивал к Чарли в среднем три раза на дню, а иногда не вылезал из бара с утра до ночи. Особенно он любил, когда его принимали за хозяина, и охотно отвечал на телефонные звонки, сообщая котировку лошадей и принимая ставки. Он был отпрыском самой старинной семьи в округе, и городской парк, в который со временем превратился ее сад, до сих пор называли парком Кэнкеннена. Он жил один под присмотром почтенной экономки, знавшей его еще мальчиком; дом его, насчитывавший самое меньшее дюжину комнат, был набит старинными вещами и совершенно запущен - Боб не давал себе труда привести его в порядок. Трезвым Кэнкеннена видели редко. Пить он начинал с самого утра - еще лежа в постели, он, по его выражению, "прополаскивался". Употреблял Боб исключительно коньяк, притом определенной марки, которую благодаря ему можно было найти во всех барах округа. |
