Сначала, чтя его особу превысоку,

         Не смеет подступить из подданных никто;

         Чуть смеют на него глядеть они — и те

         Украдкой, издали, сквозь аир и осоку.

         Но так как в свете чуда нет,

         К которому не пригляделся б свет,

         То и они — сперва от страха отдохнули,

         Потом к царю подползть, с преданностью дерзнули;

         Сперва перед царем ничком;

         А там, кто посмелей, дай сесть к нему бочком,

         Дай попытаться сесть с ним рядом;

         А там, которые еще поудалей,

         К царю садятся уж и задом.

         Царь терпит все по милости своей.

         Немного погодя, посмотришь, кто захочет,

         Тот на него и вскочит.

Можно забыть, что читаешь стихи: так этот рассказ легок, прост и свободен. Между тем какая поэзия! Я разумею здесь под словом поэзия искусство представлять предметы так живо, что они кажутся присутственными.

         Что ходенем пошло трясинно государство…

живопись в самых звуках! Два длинных слова: ходенем и трясинно прекрасно изображают потрясение болота.

         Со всех лягушки ног

         В испуге пометались,

         Кто как успел, куда кто мог.

В последнем стихе, напротив, красота состоит в искусном соединении односложных слов, которые своею гармонией) представляют скачки и прыганье. Вся эта тирада есть образец легкого, приятного и живописного рассказа. Смеем даже утверждать, что здесь подражание превосходит подлинник; а это весьма много, ибо Лафонтенова басня прекрасна; в стихах последнего, кажется, менее живописи, и самый рассказ его не столь забавен. Еще один или два примера — и кончим.

         Жил некто человек безродной, одинакой,

         Вдали от города, в глуши.

         Про жизнь пустынную как сладко ни пиши,

         А в одиночестве способен жить не всякой;

         Утешно нам и грусть и радость разделить.

         Мне скажут: а лужок, а темная дуброва,

         Пригорки, ручейки и мурава шелкова? —

         Прекрасны, что и говорить!

А все прискучатся, как не с кем молвить слова.

Вот истинное простодушие Лафонтена, который, верно, не мог бы выразиться лучше, когда бы родился русским. Заметим, однако, здесь ошибку: Крылов употребил слово одинакой (с кем или с чем-нибудь совершенно сходный) вместо слова одинокой (не имеющий ни родства, ни связей).