Минуты радостей, минуты восхищений?

         Иль буду я одним воспоминаньем жить?

         Ужель прошла пора столь милых обольщений,

         И полно мне любить?

Дмитриев.

Последние стихи лучше первых — но должно ли их и сравнивать? Крылов, не желая переводить снова, а может быть, и не надеясь перевести лучите то, что переведено как нельзя лучше, заменил красоту подлинника собственною. Заключение басни его (если не сравнивать его ни с Лафонтеновым, ни с переводом Дмитриева) прекрасно само по себе. Например, после подробного описания несчастий голубка-путешественника, не тронет ли вас этот один прекрасный и нежный стих?

         Счастлив еще: его там дружба ожидает.

Автор поставил одно имя дружбы в противоположность живой картине страдания, и вы спокойны насчет печального странника. Поэт дал полную волю вашему воображению представить вам все те отрады, которые найдет голубок его, возвратившись к своему другу. Здесь всякая подробность была бы излишнею и только ослабила бы главное действие. Посредственный писатель, вероятно, воспользовался бы этим случаем, чтобы наскучить читателю обыкновенными выражениями чувства, — но истинное дарование воздержнее: оно обнаруживается и в том, что поэт описывает, и в том, о чем он умалчивает, полагаясь на чувство читателя. Последние три стиха прелестны своею простотою и нежностию.

Выпишем еще несколько примеров. Вот прекрасное изображение моровой язвы:

         Лютейший бич небес, природы ужас, мор

         Свирепствует в лесах: уныли звери;

         В ад распахнулись настежь двери;

         Смерть рыщет по полям, по рвам, по высям гор;

         Везде разметаны ее свирепства жертвы;

         На час по тысяче валится их;

         А те, которые в живых,

         Такой же части ждя, чуть ходят полумертвы.

         Те ж звери, да не те в беде великой той;

         Не давит волк овец и смирен, как святой;

         Дав курим роздых и покой,

         Лиса постится в подземелье;

         И пища им на ум нейдет;

         С голубкой голубь врозь живет;

         Любви в помине больше нет;

         А без любви какое уж веселье!

Крылов занял у Лафонтена искусство смешивать с простым и легким рассказом картины истинно стихотворные:

         Смерть рыщет по полям, по рвам, по высям гор;

         Везде разметаны ее свирепства жертвы.

Два стиха, которые не испортили бы никакого описания моровой язвы в эпической поэме.

         Не давит волк овец и смирен, как святой;

         Дав курам роздых и покой,

         Лиса постится в подземелье.