Я ощущаю, как от появившегося чувства вины уголки моих губ начинают опускаться, но нет — мою улыбку с лица так просто не стереть. Я все еще помню прикосновения Себастьяна и мысленно нахожусь в нашем с ним мирке.

Будто разгадав причины моей улыбки, папа вскидывает бровь.

— Отем? — интересуется он, но голос звучит неуверенно. Отец и сам знает, что я никогда так не выглядел после встреч с Отем или с кем-либо еще.

— Себастьян.

— А-а, — протяжно произносит он, кивая и вглядываясь мне в лицо. — Ты предохранялся?

О боже.

От смущения моя улыбка грозит вот-вот растаять.

— Пап.

— Что? Это обоснованный вопрос.

— Мы не… — начинаю я, потом поворачиваюсь к холодильнику, открываю и беру Колу. В голове мелькают конфликтующие между собой образы: Себастьяна надо мной и папы, сидящего сейчас тут с настороженным взглядом. — Знаешь, мама тебя убьет, если узнает, что ты, по сути, благословил меня на лишение невинности сына епископа.

— Таннер, — по тону отца трудно сказать, хочет ли он посмеяться или же отвесить мне подзатыльник. Кажется, он и сам не решил.

— Шучу. До этого у нас не дошло.

С громким звуком папа ставит кружку на полированную столешницу.

— Танн, рано или поздно дойдет. А я всего лишь хочу быть уверен, что ты осторожен.

Когда я открываю банку, раздается приятное шипение.

— Я не допущу, чтобы он от меня забеременел. Обещаю тебе.

Папа закатывает глаза, и, словно специально выбрав момент, в дверном проеме кухни появляется мама.

— Что-что? — с огромными глазами переспрашивает она. На ней сегодня ночная рубашка с надписью «ЖИЗНЬ И ТАК СЛИШКОМ КОРОТКА», сделанной радужными буквами над аббревиатурой ЛГБТ.

Папа смеется.

— Нет, Дженна. Он просто был с Себастьяном, но не в том смысле, про который ты подумала.

Нахмурившись, мама смотрит то на него, то на меня.

— Ну и что же я подумала?

— Что у них с Себастьяном… все серьезно.

Я тут же поворачиваюсь к нему.

— Эй, вообще-то, у нас с ним действительно все серьезно.

— Ты сейчас имеешь в виду любовь? — уточняет мама. — Или секс?

— И какая из этих двух проблем большая? — со стоном спрашиваю я.

— Здесь нет проблем, Танн, — осторожно подбирая слова, говорит папа, поглядывая на маму. Судя по их молчаливому обмену взглядами, они обсуждают мои отношения с сыном епископа гораздо чаще, чем что-либо еще.

— Знаете, а вам крупно повезло, — говорю я им обоим и подхожу заключить маму в объятия. Она расслабляется и обнимает меня в ответ.

— Это еще почему? — спрашивает мама.

— Раньше я вас еще ни разу так не пугал.

Папа хохочет.

— Из-за тебя у нас было несколько сердечных приступов, Таннер. Не обманывайся, пожалуйста.

— Но сейчас все куда серьезней.

Отец снова становится серьезным.

— Я думаю, твоей маме принять происходящее гораздо тяжелее, чем она пытается показать, — говорит он. Уткнувшись лицом мне в грудь, мама согласно хмыкает. — Это провоцирует большую волну эмоций. Поднимает со дна много гнева. Наверное, немало и грусти. Она хочет защитить тебя от всего этого.

В груди становится тесно, и я сильней сжимаю ее в объятиях.

— Я понимаю.

Мамины слова звучат приглушенно:

— Мы так тебя любим, малыш. И хотим, чтобы ты жил в более прогрессивном городе.

— Как только получу письмо из колледжа, убегу без оглядки, — с широкой улыбкой говорю ей я.

Мама кивает.

— Молюсь, чтобы UCLA в этом плане не подкачал.

Папа смеется в ответ.