|
Я немедленно вернулся в гостиничный холл, отнес водку в каморку Мойкова и запер ее в холодильнике. И оттуда увидел лицо Марии Фиолы, ждавшей меня на улице. Дверной проем обрамлял это лицо, как картину. В этот миг я вдруг понял, что почти счастлив. --Быть грозе, -- промямлил Феликс О'Брайен. --А почему бы и нет, Феликс? -- ответил я. Когда мы вышли из ресторана, молнии сверкали уже вовсю. Порывы ветра гнали столбы пыли вперемешку с клочками бумаги. --Феликс О'Брайен был прав, -- сказал я. -- Сейчас попробуем поймать такси. --Лучше пойдем пешком, -- предложила Мария. -- В такси воняет потом и старыми ботинками. --Но ведь будет дождь. А у тебя ни плаща, ни зонтика! Сейчас хлынет -- будь здоров! --Тем лучше. Я так и так собиралась сегодня вечером мыть голову. --Но ты же промокнешь до нитки, Мария! Она рассмеялась. --У меня платье нейлоновое. Его даже гладить не надо. Пойдем пешком! В крайнем случае укроемся в подъезде. Такси сейчас все равно не поймать. Ну и ветер! Прямо с ног валит! Даже возбуждает! Она, словно жеребенок, жадно втягивала ноздрями воздух, сопротивляясь напору ветра. Мы продвигались вперед, держась поближе к домам. Всполохи молний погружали теплые желтые окна антикварных лавчонок в нестерпимо яркий, мертвенный свет; китайские божки и старинный мебельный хлам выхватывались из него неверными, почти пьяными тенями и, словно исхлестанные этим ослепительно белым бичом, тщетно пытались понять, на каком они свете. Теперь полыхало уже со всех сторон, даже по стенам небоскребов молнии змеились вверх-вниз, словно вылетев из-под земли, из хитросплетений проводов, кабелей и тРУб под коркой асфальта; они белыми фуриями носились над крышами домов и проемами улиц, преследуемые ударами грома, что повергали неугомонный шум огромного города в оцепенелую немоту. И тотчас же начался дождь, большие темные пятна упали на серый асфальт и обозначились на нем прежде, чем кожа ощутила первые капли. Мария Фиола жадно подставляла лицо дождю. Губы ее были полураскрыты, веки сомкнуты. --Держи меня крепче, -- попросила она. Непогода усиливалась. В один миг тротуары опустели, будто их вымело. Люди жались по подъездам, прятались в арках, тут и там, чертыхаясь и визжа, пробегали вдоль домов сгорбленные фигурки, мгновенно темнея и начиная мокро поблескивать в серебристом отсвете падающего стеной ливня, который превратил асфальт улиц в кипящую озерную гладь, иссеченную ударами незримых стрел и копий. --Боже мой! -- воскликнула вдруг Мария. -- На тебе же новый костюм! --Поздно! -- усмехнулся я. -- Да ничего ему не сделается. Он же не бумажный и не сахарный. --Я думала только о себе! На мне-то совсем ничего. |
