|
--А как же, -- сказал я, вставая. -- Просто я свет не зажигал. Она вошла. --Я уж думала, ты опять сбежал. --Не сбегу, -- улыбнулся я, притягивая ее к себе. Она вдруг стала мне дороже всего на свете. --Не надо, -- прошептала она. -- Не убегай. Я не могу быть одна. Когда я одна, я никто. --Ты мне дороже всего на свете, -- сказал я. -- Ты для меня сама жизнь, все тепло жизни, Мария. Я готов молиться на тебя. Ты вернула мне свет и все краски мира. --Почему ты сидишь впотьмах? Я указал на освещенные окна небоскребов. --На улице все сияет. Я так загляделся, что даже свет забыл включить. А теперь ты пришла, и мне никакой свет не нужен. --Зато мне нужен, -- возразила она со смехом. -- В темной комнате мне всегда делается ужасно грустно. А потом, свет необходим, чтобы разобрать покупки. Я принесла нам ужин. Все в банках-коробках. В Америке что угодно можно купить в готовом виде. --Я тоже кое-что принес: бутылку водки. --Но у меня же есть водка! --Я видел. Даже настоящая русская. Она прильнула ко мне. --Я знаю. Но твоя, от Мойкова, мне нравится больше. --А мне нет. Я человек без предрассудков. --Зато я с предрассудками! Эту русскую заберешь с собой! -- распорядилась она. -- Не хочу ее больше видеть! Отдай Мойкову, он очень обрадуется. --Хорошо, -- подчинился я. Мария поцеловала меня. Я ощутил аромат ее духов и прикосновение нежной, юной кожи. --Со мной надо обращаться бережно, -- промурлыкалa она. -- Не могу больше переносить боль. Я очень ранимая. Иначе даже не знаю, что со мной будет. --Я не причиню тебе боли, Мария, -- сказал я. -- По крайней мере, намеренно. За остальное поручиться не могу. --Держи меня крепче. Только не отпускай: --Я тебя не отпущу, Мария. Она вздохнула сладко, умиротворенно, как ребенок. Хрупкая, тоненькая, словно былинка, она стояла на фоне светящейся толчеи небоскребов, в которых тысячи уборщиц, прибирая грязь повседневных конторских буден, каждый вечер высвечивали небо волшебной иллюминацией. Она произнесла что-то по-итальянски. Я не понял и ответил ей по-немецки. --О ты, возлюбленная жизни моей, -- сказал я. -- Утраченная и обретенная вновь, воскресшая и невредимая... Она затрясла головой. --Я тебя не понимаю. А ты не понимаешь меня. Мы даже поговорить по-настоящему не можем. Странная любовь. С переводом. Какая-то переводная любовь. Я поцеловал ее. --По-моему, в любви, Мария, перевода не бывает. Но даже если и бывает, я этого не боюсь. |
