– Но это уже не будет наш дом.

– Наш дом теперь в Беляеве Богородском.

– И без тебя знаю!

Он снова повторил:

– Хватит, пошли.

А я все никак не могла оторваться, словно ноги мои приросли к земле. Взглянула на Антона, в каждом зрачке его полыхал крохотный огонь, и от этого его глаза казались необычно яркими и блестящими.

И мне показалось, он думает сейчас то же самое, что думаю я.

Облачно, с прояснениями

Однажды, когда к Лидии Ивановне пришли ее ученицы, вынула она из комода запрятанный далеко кусок вылинявшей ткани, встряхнула ее, словно собиралась гладить.

– Угадайте, девочки, что это такое?

Девочки глянули. Материя как материя, слегка шероховатая на ощупь, основательно вылинявшая, когда то, должно быть, зеленоватая, что ли…

– Знаете, что это за штука? – спросила «Лидия Ивановна и сама же ответила: – Маскировочная ткань. Понятно?

– Нет, – призналась Таня. – А что это такое?

– Может быть, что то для театральной декорации? – предположила Танина сестра Наташа.

– Маскировочная ткань идет на маскхалаты. Одним словом, применяется на войне, – ответила Лидия Ивановна. – Теперь поняли?

– Поняли, – сказала за всех Римма Кулакова.

– Тогда это был заказ фронта, – сказала Лидия Ивановна.

Девочки, словно по команде, стали щупать материю.

– Значит, это и есть заказ фронта.

Лидия Ивановна на минуту закрыла глаза, снова увидела темный проем цеха, плотно зашторенные черной бумагой окна. И плакат во всю стену: «Товарищи рабочие! Выполним заказ фронта в предельно короткий срок! Отдадим все силы великому делу Победы!»

– Вот оно что, – сказала Наташа.

И Таня отозвалась, словно эхо:

– Вот оно что…

Лидия Ивановна провела ладонью по лицу, словно стирая что то мешавшее видеть. Бережно сложила материю так, будто могла еще на что то пригодиться. После положит ее обратно в комод, пусть себе лежит, покоится с миром.

Поймала взгляд Риммы, та украдкой глянула на часы. Наверно, торопятся девочки куда нибудь: на каток, или на танцы, или в клуб. Что ж, пусть идут.

Римма была маленькая, темноволосая, очень изящная, с постоянной улыбкой на нежно румяном лице. А сестры близнецы Грузиновы, Таня и Наташа, рослые, со светлыми, почти белыми волосами, крупнолицые, чуть скуластенькие, до того походили одна на другую, что Лидия Ивановна поначалу иной раз путала их.

Наташа говорила:

– Я старшая.

Таня добавляла:

– Она родилась на час раньше.

– Да, на целый час, – утверждала Наташа. – Это что, мало? Все таки, как ни говори, шестьдесят минут!

Всем троим предстояло весной закончить ПТУ, и теперь они проходили производственную практику на текстильной фабрике, в прядильном цехе. И наставницей их была Лидия Ивановна.

Девочки уже вышли было в коридор одеваться, как вдруг Таня сказала:

– Я все забываю, тетя Лида, бабушка велела вам привет передать.

– И ты ей тоже передай, – ответила Лидия Ивановна. – А она что, меня знает, твоя бабушка?

– Вы с нею вместе работали, – сказала Наташа.

– Постой, кто же это?

– Теляшова Анастасия Петровна.

– Как, Настя? – прервала Наташу Лидия Ивановна. – Нет, в самом деле?

Наташа кивнула.

Таня сказала:

– Бабушка каждый раз про вас спрашивает.

– Погоди. – Лидия Ивановна пристально оглядела обеих сестер. – Так вы что же, неужто Тасины дочки?

– Да. А вы маму тоже знаете?

Тася Телешова… Бывало, прибегала на фабрику, ждала возле проходной, пока выйдет мать; Лидия Ивановна до сих пор ее помнила – беленькая такая, глазастая, шея тонкая тонкая.