Когда я смотрю на Веронику Степановну, мне кажется, что поначалу природа задумала сделать ее красавицей. Она щедро одарила ее большими бирюзовыми глазами, прямым, с тонкими, вздрагивающими ноздрями носом, великолепным цветом лица, но вдруг в самом разгаре своей работы природа то ли утомилась, то ли вдруг передумала и неожиданно вкатила прелестному лицу длинный, тяжелый подбородок.

Разом изменился весь облик, подбородок как бы перечеркнул красиво и тщательно выпиленные черты, подобно тому как перечеркнута красным крестом сигарета на плакате, запрещающем курить.

Однако ни злополучный подбородок, ни сравнительно вздорный характер не мешали Веронике Степановне пользоваться успехом у мужчин и регулярно выходить замуж.

Однажды в субботу мы отправились с Наташей в Химки.

Был ясный, теплый июньский день. Летел пух с тополей, на улице мальчишки собирали белые пушинки, похожие на вату, и поджигали их. Ненадолго вспыхивал яркий огонь, быстро проползал по тротуару, и вновь угасал. Мальчишки радостно галдели.

Наташа сказала:

– Иногда я им завидую.

– Кому? Мальчишкам? За что же?

– За то, что они такие молодые.

Я невольно засмеялась. Наташа обиженно спросила:

– Чего ты смеешься? Я не собираюсь тебя смешить.

– Намного ли ты старше этих самых мальчишек?

– Дело не в годах. Они, видно сразу, беззаботные.

– А у тебя что?

– У меня забот полон рот. Первая, самая главная забота – как быть с мамой, когда ее уберут из театра. Что она будет делать? Ведь она же не может спокойно слышать о пенсии, а уйти ей придется. Мне говорили, что такие вот стрессы очень вредны для пожилых людей, что они их очень трудно переносят, когда вдруг теряют привычный ритм жизни, а ведь мама пожилая, что там ни говори.

– Ну, не такая она пожилая, – говорю я.

– Такая, – повторяет Наташа, – только ей не надо говорить об этом. Потом – я задумала сделать ремонт, а в ремонтной конторе нет хорошей плитки, и нет пластика для кухни, и мастера обещают прийти работать не раньше чем через три месяца, а когда мне готовиться в вуз? И в какой вуз готовиться, ты мне можешь сказать? А еще папа приезжает через две недели…

– Хочешь его видеть?

– Хочу. Только не хочу звать к нам, пока не сделаю ремонт.

– Охота блеснуть перед ним свежепокрашенным потолком?

– А как же! Пусть не думает, если мы с мамой живем вдвоем, так не можем без мужика справиться. Потом надо маму послать на рентген, что то у нее с горлом…

– Хватит! – решительно заявляю я. – У меня от твоих забот и вправду голова закружилась.

– Пошли в воду, – предлагает Наташа.

– Пошли!

Мы лезем в воду. Я поплыла вперед, она отстала. Я плыла и думала о том, что хотела бы быть на месте Наташи, хотя у нее и в самом деле всякого рода забот предостаточно. Но она увидит своего отца, а мне никогда уже не встретиться с моим отцом.

Я вылезла из воды, пробежала несколько шагов и легла рядом с Наташей. Песок был сухой, основательно прогретый солнцем. Наташа пересыпала узенькие, горячие струйки песка сквозь пальцы. Рядом с ней лежал журнал «Наука и жизнь», раскрытый на середине.

Я увидела заключенный в овал портрет: толстые щеки, которые упирались в стоячий воротничок, водянистые глаза честолюбца, самодовольно сжатые губы.

– Кто это?

Наташа приоткрыла один глаз:

– Ты о ком?

– Чей это портрет в журнале?

– А, этот? Гёте, Иоганн, он же Вольфганг. Знаешь такого?

– Знаю, – ответила я. – Это он сказал: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Подумать только, этот бюргер с пухлыми щечками и есть великий поэт Гёте!

– А ты не гляди на него, – посоветовала Наташа, – лучше вспомни, что он еще написал.