Так оно бывает нередко. По себе знаю.

Из Наташиного класса три девочки и два мальчика сговорились, решили поступить на факультет журналистики. Поступил лишь один, остальные недобрали очков. В том числе и Наташа. Теперь она работает в пошивочной мастерской театра, того самого, в котором служит Вероника Степановна.

Наташа хорошо шьет, но я знаю, работа эта не по ней. А Вероника Степановна не может допустить мысли, что Наташа очутится за бортом высшего образования. Таким образом, на следующий год Наташа снова будет поступать в вуз, только еще не определила, в какой именно.

В школе Наташа училась по всем предметам отлично, и Вероника Степановна гордилась ее успехами. Когда приходили гости, она, как бы невзначай, брала Наташину тетрадку с сочинением, показывала исписанные страницы, нигде ни единой помарочки, и говорила жалобным тоном:

– В современной школе год от года все труднее учиться.

– Хватит, мама, – возражала Наташа, стесняясь гостей, читающих ее сочинение, – перестань, не надо.

Но Вероника Степановна не слушала ее.

– В наше время куда легче было учиться. Поверите, я, мать, удивляюсь, как много всего знает моя дочь, просто в ее годы это какой то колодец знаний!

Должно быть, Вероника Степановна хотела сказать «кладезь», но, в общем, гости понимали ее. И с уважением глядели на Наташу, а она готова была сквозь землю провалиться.

После говорила мне:

– Ну чего мать хвастает? Если бы у меня были к чему то определенные способности, а то так, среднеарифметическая хорошая ученица, по всем предметам пятерки и никакого особого призвания!

– Неправда, – утверждала я. – У тебя есть призвание – ты чудесно готовишь, шьешь, вяжешь, вышиваешь…

– Одним словом, домашняя хозяйка со знаком качества, – усмехалась Наташа. – Но ведь тогда высшее образование совсем не обязательно.

Впрочем, она не спорила с матерью. Мать желала, чтобы Наташа училась в вузе, – пусть будет так!

Вероника Степановна, очевидно, играет свой последний сезон в театре. Наташа призналась мне по секрету, что, с тех пор как в театр пришел новый главреж, вопрос об уходе Вероники Степановны можно считать решенным.

– Только я знаю, ей ужасно не хочется уходить, – говорит Наташа.

– Ну, и не уходила бы!

– У нее жуткие отношения с новым главным, он у них очень лихой, сразу решил от всех старых актеров избавиться.

– А если в спектакле нужен будет старик или старуха?

Наташа пожимает плечами:

– Не знаю, как нибудь обойдутся. Загримируют какого нибудь молодого стариком, приделают ему бороду, наведут морщины, увеличат нос и мешки под глазами…

Помолчав, она признается:

– Жалко мать, только я стараюсь не подавать виду, что жалко, потому что жалость все таки в какой то степени обижает.

– Вот уж нет, – отвечаю я. – Жалеть – это прежде всего любить. Раньше простые люди так и говорили: «Я его жалею, значит, люблю!»

Но Наташу переубедить трудно.

– А я считаю, что жалость унижает и обижает.

В конце концов каждая из нас остается при своем мнении.

Вероника Степановна и Наташа не похожи друг на друга, разве только фигуры у обеих стройные и волосы густые, блестящие, редкого цвета – бледно золотого с чуть заметной рыжинкой.

У Вероники Степановны странное лицо: профиль резко отличается от анфас. В анфас выражение ее лица безмятежно, умиротворенно, а профиль кажется одержимым, как бы устремленным вперед, страстно нетерпеливым; может быть, такое впечатление создается из за подбородка, особенно заметного в профиль.