– Вы иногда, ну не часто, ну пусть хотя бы в выходной, берите Жульку Колотыринскую, погуляйте с нею подольше, ладно?

– Нечего подлизываться, не купишь, – отрезала я.

– Я не подлизываюсь, просто говорю то, что есть. Дедушка, – сказала она. – Я сейчас подумала о Редьке. Ты ей на обратном пути купи ливерную колбасу, она ее так любит.

– Я тоже люблю ливерную колбасу, – сказал Юра.

– Но ты не будешь плакать, а Редька будет.

– Почему это я не буду плакать? – удивился Юра. – Вот такими слезами, с горошину величиной, весом в пятьдесят граммов каждая!

– Да ну тебя, я же не шучу! Ты понимаешь, Редька будет очень сильно скучать по мне.

– Я тоже буду сильно скучать, – сказал Юра.

– Правда? – переспросила Ляля. Серьезно, почти хмуро посмотрела на него, потом перевела взгляд на деда. Светлые глаза ее потемнели.

Мне казалось, сейчас она в полной мере все как есть осознала: что то будет с дедом, когда она уедет, как то он перенесет эту разлуку?

Когда Ляля уже стояла на площадке вагона, примчался Петька Симагин. Стоя рядом со мной, сказал, снизу вверх глядя на Лялю:

– Когда ты приедешь, я, наверно, уже в другой школе учиться буду.

– Почему в другой? – удивилась Ляля.

– Меня выгонят, поняла?

– Поняла. А почему выгонят?

– Потому. Я без тебя все равно ни в одной школе учиться не буду. Так и знай!

Петька обернулся и увидел Юру. Нахмурился, надул губы; должно быть, и в самом деле давняя вражда, как и старая любовь, не забывается, не проходит бесследно.

И вдруг Петька подошел к Юре, протянул ему руку. Сказал, глядя в сторону:

– Привет.

Юра ответил:

– Привет.

Если бы я не боялась обидеть Петьку, я бы непременно сказала:

«Общая беда объединила и примирила обоих».

Но я, разумеется, не сказала ни слова.

Потом Петька по очереди поздоровался со мной и с Алексеем Кирилловичем.

– Петя, – строго сказала Ляля, – надо учиться, стараться хорошо учиться, а здесь ли я или не здесь, это, уж поверь, все равно.

– Нет, – сказал Петька, – не все равно.

В эту минуту он вдруг показался мне выросшим, почти взрослым…

Молча, пристально вглядывался он в Лялю, потом отвернулся, побежал обратно, к вокзалу.

Юра сказал:

– Если хочешь, я буду вместо тебя заниматься с ним.

– Нет, не хочу, – сказала Ляля. – У тебя ничего не получится.

– Почему ты считаешь, что у меня ничего не получится?

– У тебя не хватит терпения, – ответила Ляля.

Вздохнула, покачала головой. Должно быть, неосознанно подражала кому то из старых школьных учителей. «Нет, – подумала я, – как хотите, а все таки в Ляле сильны гены матери, актрисы…» Раньше я не замечала ничего, но, с тех пор как появилась Лялина мать, мне стало бросаться в глаза их сходство, может быть, не всегда четкое, но все таки неоспоримое. Ляля, как и мать, тоже любила подражать, невольно копировать кого то, кто нравился ей.

Алексей Кириллович посмотрел на часы:

– Осталось без малого четыре минуты.

– Всего навсего? – спросила Ляля. – Четыре минуты?..

– Уже три с половиной, – сказал Юра.

– Пиши, дедушка, – сказала Ляля. – Слышишь? Два раза в неделю непременно пиши!

– Хорошо, – сказал он. – Ты тоже пиши.

– Конечно. И ты, Юра, пиши!

– Я буду письма в стихах писать.

– Ничего, я не боюсь, выдержу!

– А вдруг не выдержишь? – начал было Юра, хотел еще что то добавить, но тут вагон медленно тронулся.