– А Юра какой? – спросила Ляля.

– Хороший твой Юра, чистой воды человек.

Надо было видеть, как засияли Лялины глаза, каким радостным румянцем вспыхнули щеки.

И я тоже обрадовалась. Нет, она не уедет, не бросит нас, своего деда и Юру, которого, должно быть, полюбила…

Но после, оставшись одна, я снова начала сомневаться.

Сомнения терзали меня, я подолгу не могла заснуть по ночам, но ни с кем, ни с одним человеком не могла поделиться своими мыслями и тревогами.

Однажды я застала у них Юру. Он читал свои стихи. Я слушала его стихи впервые: это были выспренные, полные трескотни и назойливых рифм строчки. По выражению моего лица Ляля поняла, что стихи мне не нравятся.

Она сжала мою ладонь, шепнула:

– Он ужасно обидчивый…

Потом Юра кончил читать и снова стал таким, как всегда.

Он спросил:

– Хотите, я прочитаю вам гениальное стихотворение?

– Твое? – спросила я.

Он опять не обиделся, он оказался куда умнее своих стихов. Засмеялся, сказал:

– Нет, не мое. Всего две строчки:

Так что ж я боюсь умереть,

Если спать я ложусь с мольбой, чтоб все пережили меня?

Великолепно, не правда ли?

Я не успела ответить. Внезапно Ляля закрыла лицо ладонями.

Мы с Юрой одновременно испугались. Первой опомнилась я.

– Ляля, что с тобой? Что случилось?

Даже Редька что то почувствовала и начала подпрыгивать на своих толстых лапах, стремясь лизнуть Лялю в нос, чтобы на свой манер утешить ее.

Ляля вытерла ладонью слезы.

– Хорошо, что дедушки нет.

– Конечно, хорошо, – ответил Юра. – А чего это ты расклеилась?

– Прочти еще раз…

– Не буду.

– Почему?

– Опять реветь станешь.

– Стану, – задумчиво произнесла Ляля. – Меня эти стихи как то вдруг ударили вот сюда… – Она ткнула себя пальцем в грудь.

– А ты впечатлительная, – сказал Юра. – Скажи, старушка, часом, сама стихи не пишешь?

– Еще нет.

– Значит, будешь, – уверенно заметил он. – Тогда вспомнишь меня.

Она медленно произнесла:

– Я тебя и вправду буду вспоминать часто.

– Что значит – вспоминать часто? – удивился он. – Никак, уезжать куда то собралась?

– Да.

Прежде чем она вымолвила это короткое «да», я уже безошибочно поняла все.

– Ты уезжаешь? – спросила я. – К маме?

Ляля кивнула.

– Почему ты так решила? – спросил Юра.

– Я ей нужна. Она совсем одна теперь. Ее муж бросил, ушел к какой то костюмерше из их театра.

– Вот оно что, – протянул Юра.

– Она уже тогда, когда приезжала, сказала тебе, что разошлась с мужем? – спросила я.

– Да, уже тогда, только просила не говорить никому. Может быть, надеялась, что помирится с ним.

– Так, так, – сказал Юра.

– Она совсем одна, пойми, – сказала Ляля. – У нее больное сердце, и никого нет рядом, и она такая одинокая.

– Так возьми ее сюда.

– Я уже думала, но это невозможно. Дедушке будет очень тяжело. Мама трудный человек, и я не могу заставить дедушку взять маму. Он не откажет, ради меня согласится, но он с нею не уживется.

– Тогда не уезжай, оставайся здесь, – сказал Юра.

– Нельзя, – сказала Ляля. – Сейчас я очень нужна маме.

Я спросила:

– Думаешь, ты дедушке не нужна?

Мне вспомнилось лицо Алексея Кирилловича, когда он говорил о Ляле, и снова послышался его голос:

«Боюсь умереть…»

Эти два слова, произнесенные спокойным, даже будничным тоном, поразили меня тогда своей обнаженной горькой сущностью, неприкрашенной правдой.