– Вот как?

– Я с ним ругалась до ужаса, все таки добилась, что он пообещал мне – больше никогда, ни за что ни одной затяжки…

– Твоя мама много курит, – сказала я.

Ляля грустно покачала головой:

– Полторы пачки в день, не меньше. Ну что мне с нею делать?

– Добейся своего, чтобы она тоже бросила курить.

– Это ужасно трудно. У нее не хватает силы воли.

– А ты заставь. Надеюсь, у тебя хватит силы воли.

– У меня то хватит, – согласилась Ляля. – Она обещала мне, что бросит непременно курить.

– Когда?

– Когда? – переспросила Ляля. Понизила голос, хотя в комнате, кроме нас двоих, никого не было. – Она сказала так: «Ты должна жить со мной, тогда я все буду делать так, как ты хочешь. И курить тут же брошу».

У меня сердце упало. Сбылись, выходит, самые мои горькие предчувствия? Ляля хочет уехать к матери? Насовсем? Как же так?

– Ты подумала о дедушке? – спросила я. – Что с ним будет? Как он это все перенесет?

Ляля не ответила мне. Опустив голову, упрямо смотрела куда то в угол комнаты.

– Я все время думаю о дедушке, – сказала наконец, как бы через силу.

– И что же?

Она подошла ко мне, взяла мою руку, крепко, изо всех сил сжала в своей ладони.

– Поймите, дедушка сильный, он не сломается. А ей нельзя быть одной, без меня.

– Она же не одна, – заметила я. – У нее там какой то муж есть, помнишь, она рассказывала?

Ляля опять не ответила мне, как не расслышала.

Спустя два дня мать Ляли уехала. И словно бы жизнь снова вошла в свою колею.

Но что то надломилось, будто ветка от мороза или сильного ветра. Зайдешь к ним, и уже нет ощущения той привычной непринужденности, что царила прежде в их маленькой семье. Или мне это просто казалось так, потому что я помнила сказанные Лялей слова? Я ни на минуту не забывала о них и порой даже страшилась зайти к Ляле: я приду, а она мне сразу вот так вот, без предупреждения – уезжаю!

Впрочем, почему без предупреждения? Она же мне сама сказала – мать просит ее поехать к ней.

Неужели поедет? Бросит деда и поедет?

Я спрашивала себя и не находила ответа. А ему, Алексею Кирилловичу, я не говорила ни слова, и он тоже ничего не знал.

Как то Ляля спросила его, какой муж у матери, плохой или хороший?

Дед пожал плечами:

– Не плохой и не хороший. Обыкновенный.

– Скорее плохой или скорее хороший? – не отставала Ляля.

– Я же тебе уже сказал: он не плохой, а что касается его хорошести, то он, возможно, и добрый, только доброта у него… как бы тебе сказать… такая какая то витринная.

– Как? Как? – засмеялась Ляля. – Повтори, дедушка, как здорово сказано! Лучше не придумаешь.

– А я не придумывал, я говорю то, что есть, – сказал дед. – Сейчас попробую, поясню тебе мои слова. Есть доброта не показная, скромная, которая не любит кричать о себе в голос.

– Ты такой, – сказала Ляля.

– Не знаю, тебе виднее. А есть показуха, именно витринная доброта, когда человек кричит о своих благодеяниях на весь мир, когда делает какие то одолжения и гордится тем, что́ делает, и хочет, чтобы все кругом знали об этом и прославляли его за необыкновенную доброту. Поняла теперь, что значит витринная доброта?

– А папа мой какой? – спросила Ляля. – Тоже в этом роде?

– Папу твоего я очень мало знал. По моему, он был неумелый, неуклюжий, но искренний, непоказной человек. Без какой бы то ни было фальши или все той же показухи.

– Такой, как мама, – сказала Ляля. – Он такой, как мама, верно, дедушка?

– Да, – не сразу ответил дед.