— Да, но моей семье было нужно, чтобы я ею управляла. Это был не мой выбор.

Я фыркаю.

— И не мой тоже.

Она задумывается, потом спрашивает:

— Но ты волнуешься? Как говорил Симба: «Просто не могу дождаться, чтобы стать королем»?

— Симба был дураком. А учитывая, что звание короля будет означать, что моя бабушка мертва, «взволнован» — не то слово. — Я перехожу в режим интервью. — Но я с нетерпением жду выполнения своего права по рождению и правления Вэсско с честью, достоинством и милостью.

Оливия тянет меня за руку, чтобы мы остановились. Ее глаза скользят по моему лицу, губы изгибаются.

— Я называю это чушью.

— Что?

— Полной чушью. «Честь, достоинство и милость», — передразнивает она, подключая акцент. — Красивые слова, но они ничего не значат. Каково это на самом деле?

Каково это на самом деле? Чувствую себя олененком, впервые встающим на ноги — шаткие и странные. Потому что никто никогда не копался в моем ответе. Никто никогда не спрашивал меня о большем. О настоящем и неподдельном. Не знаю, волновало ли кого-нибудь это на самом деле. Но Оливии нужны эти ответы — я вижу это по мягким чертам ее лица, когда она терпеливо ждет. Она хочет узнать меня.

И моя грудь отчаянно сжимается, потому что внезапно я хочу того же самого.

— Лучший способ описать это, думаю… — я облизываю губы. — Представь, что ты учишься в Медицинской школе на хирурга. Ты прочитал все книги, наблюдал за операциями, готовился. И всю свою жизнь все вокруг говорили, каким удивительным хирургом ты будешь. Что это твоя судьба. Твое призвание. — Ее глаза притягиваю мой взгляд. И я не знаю, что она видит в моих глазах, но в ее я нахожу утешение. Достаточное, чтобы продолжить. — Но потом наступает этот момент — день, когда твоя очередь идти одному. И они вкладывают тебе в руку скальпель и… все зависит от тебя. Это, полагаю, довольно охренительный момент.

— Уверена.

— Вот на что похожа идея стать королем. Охренительный момент.

Оливия делает шаг вперед, но теряет равновесие, спотыкаясь о высокий каблук, и я ее ловлю. Она сталкивается с моей грудью, я обнимают ее, и мои ладони оказываются на ее пояснице… и так там и остаются. Ее восхитительно мягкие груди прижимаются к моей твердой груди, мы замираем, глядя друг на друга, наше дыхание смешивается.

— Проклятые сапоги, — шепчет она так близко от моих губ. Ее улыбка притягивает меня.

— Мне нравятся эти проклятые сапоги. Увидеть их на тебе — и ничего кроме них — действительно сделало бы мой день.

А потом я опускаю голову, и Оливия тянется ко мне, и мы тянемся друг к другу. Ее шелковистые волосы скользят по моим пальцам, когда я касаюсь ладонью ее щеки. Моя улыбка исчезает, сменяясь чем-то более диким, более отчаянным. Жаром и голодом. Потому что сейчас я собираюсь ее поцеловать — и когда ее сердцебиение учащается возле моей груди, я знаю, что она это понимает. Хочет этого так же сильно, как и я. Мой нос касается ее носа, и эти темно-синие глаза медленно закрываются… а потом Логан громко откашливается. Многозначительно.

Проглатываю проклятие и смотрю вверх.

— Что?

— Вспышка камеры.

— Черт. Где?

Он вздергивает подбородок.