– Будет, Опанас. За нос меня поводить решил? Ты мне полгода горбатого лепишь, но на этот раз будет промеж нами базар. Если я завтра Кныха из берлоги не вытяну…

– Да не стращай, не стращай! – откашлялся Источник. – Мне‑то что? Так и так порешат меня – не вы, так урки… Я по‑людски хотел…

– Ты да по‑людски? – усмехнулся опер. – Заткнись, Опанас. Говори: когда?

– В ночь на субботу.

– Кто и сколько их?

Источник презрительно посмотрел на «волка позорного» и отвернулся.

– Твои дела, – процедил он сквозь зубы и посмотрел на ворон.

– Сказал – забирай меня, веди, не хочу больше под «вышкой» ходить!

Порыв ветра раскачал верхушки деревьев. Повисла тягостная пауза.

– Ты свой выбор сделал, Опанас, – примирительно сказал Рыбаков. – Возьму Кныха – запалим костер из твоего личного дела. Только не на могилке, как ты сказал. Человек лежит небось, не собака. А потом гуляй, что хошь делай – кайся или снова на дорогу выходи. Мне ты не нужен.

И опер медленно двинулся по тропинке между могилами. Этот Источник – впрочем, как и все подобные ему – доверия Рыбакову не внушал. Блефовал Опанас, не станет Кных мелочиться, с отщепенцами счеты сводить. И за добычей в какой‑то супермаркет лапу не потянет. А тогда что, ловушка?.. Значит, на Алтуфьевское шоссе пойдет подстава – засаду уведет, а то, что они в супермаркете возьмут, уплывет «с пересадкой» в другом, уже кем‑то выверенном направлении, так?..

Рыбаков дошел до машины, смахнул с капота мокрую листву. «Засаду ставь! – думал он, вздымая фонтанчики грязных брызг. – Ишь, хитрован! Я опер. Мне придется рассказать, откуда информацию почерпнул. Не бабка же нашептала… А может, и впрямь решил Опанас Кныха сдать? Почему бы и нет. Всему розыску известно, что их пути‑дорожки пересеклись. Кныха, значит, собираются на сходняке короновать, а у Опанаса вроде бы информация имеется, будто главарь взятое в инкассаторской машине на Волхонке кому‑то из своих покровителей вручил. Знать бы, кому и сколько!..»

Опер покосился в зеркальце заднего вида, но слежки не заметил. Нужно было еще смотаться в управление, а оттуда – в Раменки в морг, забрать заключение на Конокрадова.

7

Акинфиев снял свой старый китель с потертыми рукавами. Этот молодой нахал Рыбаков как‑то высказался: мол, не следователь, а бухгалтер в нарукавниках. Что ж, нарукавники – это, пожалуй, идея, хотя и запоздалая: едва ли в ближайшем будущем придется носить форму. Станет скучно – пойдет куда‑нибудь в домоуправление или как оно сейчас называется, юрисконсультом, силы‑то еще есть, слава Богу. Будущий специалист по заливающим и заливаемым соседям дождался окончания обеденного перерыва и отправился на прием к Шелехову, но тут его поджидал сюрприз в лице Кирилла Николаевича и Маши Авдышевых.

– Вы ко мне? – удивленно спросил Акинфиев у заплаканной вдовы самоубийцы.

– К вам. Или к прокурору, – сердито буркнул вместо нее дядя Виктора и демонстративно не подал следователю руки.

– Прошу, – пригласил Акинфиев нежданных посетителей к себе.

С минуту все молчали, словно заслушались воркованием голубей за окном.

– Есть какие‑нибудь новости? – спросил хозяин кабинета. Кирилл Николаевич прокашлялся, засучил руками по карманам.

– Курить у вас можно? – осведомился он.

– Можно, – разрешил следователь. – Заодно и мне сигаретку ссудите, коли не жалко.

Закурили. Акинфиев на всякий случай включил спрятанный под столом магнитофон.