Цепкая рука из‑под кровати схватила его за запястье и рванула вниз. Черепанов описал дугу и грохнулся на паркет ничком. Чье‑то колено больно уперлось между лопатками, послышался щелчок, и холодная острая сталь легла на сонную артерию.

– Значит, ты не знаешь, кто изображен на фотографии в твоей ванной? – в самое ухо жарко проговорил незнакомец.

Черепанов плохо расслышал слова, но сейчас весь его гнев был направлен против залетной девицы, храпевшей у стены. Так вот оно что! Вошла, а потом впустила сообщника, пока он был в ванной. И сейчас не спит, поди, притворяется, сука!

– У меня… у меня нет ничего, – простонал он. – Бери что хочешь.

Лезвие продавило кожу, по шее стекла капелька крови.

– Так кто же там все‑таки на фотографии, Черепок?.. Не слышу!

Аркадий замычал как немой.

– Что‑то я тебя не узнаю, сволочь! Пять лет тому назад в компании своих корешей ты вел себя иначе, не так ли?.. Куда храбрость‑то подевал? Пропил?.. Пьяным шлюхам раздарил?

– О чем… что ты… что тебе?..

– А ты не знаешь?.. Смерть за тобой пришла. За все надо платить, парень. Думал, смерть моей жены с рук сойдет, как вода?

Черепанов задыхался, колено упиралось в спину все больнее, проламывало позвонок; цепкая пятерня за волосы прижимала голову к грязному паркету. О том, чтобы вырваться, не приходилось и думать – одно резкое движение могло стать последним.

– Ты знал, тварь, как ее хоть звали‑то, мою жену? Катя ее звали. Варфоломеева Екатерина Михайловна. У нас должен был родиться ребенок. Вы убили его в ней, а потом сожгли их в машине. Думал, все в прошлом, да? Она будет лежать в могиле, а ты свои поганые песенки распевать да девок трахать?..

– Н‑ннне… я не… – пролепетал Черапанов, чувствуя, что глаза вылезают из орбит. – Не я‑а!..

– Не ты?!.

– Она с‑сама…

– Что сама, падаль?!. Что сама? Себя изнасиловала?.. Я же рожу твою навек запомнил, мразь! Ты сейчас сдохнешь, а перед моими глазами рожа твоя всю жизнь маячить будет! Не ты ее в машину заталкивал, не ты ногами меня метелил, мразь?!

– Она… потом мы… мы ушли уже, она сама… спичку в бак! Сама себя…

Убийца вдруг со всей отчетливостью понял, как бесполезно и противно вести душеспасительные беседы с этим подонком, да и со всеми остальными тоже. Раскаются они, как же, жди!

Убивать их, тварей, убивать! Сразу, без разговоров, не разглядывая глаз и не нюхая мочи.

– Увидишь ее там, передай от меня привет, – сказал он с неподдельным спокойствием и, навалившись всей тяжестью на Черепанова, полоснул лезвием по горлу. Тело выгнулось дугой, дернулось и застыло, хрип из располосованной глотки перешел в шипение, в лунном свете заблестела, забулькала, полилась на паркет грязная кровь.

Убийца встал, вытер свое оружие полой махрового халата, положил в карман. Затем он взял со стола кухонный нож, обмакнул в кровь, вложил в руку спящей шлюхи, прижал пальцы к рукоятке. Отворив дверцу шкафа, мститель засунул его глубоко под ворох неглаженого белья. На кухне нашел бутылку из‑под вермута, в котором растворял снотворное, завернул в льняное полотенце и положил в сумку, туда же отправился липкий стакан из раковины.

В ванной Убийца осмотрел себя в зеркале, снял прикрепленную скотчем фотографию, спрятал в карман. Убедившись, что на руках, лице и одежде нет крови, он погасил свет и тихо вышел из квартиры.

Шел второй час ночи, лестница была пустынна, никого не оказалось и в парадном. Убийца спустился в полуподвал, отпер замок запасного выхода, вышел во двор, затем запер дверь на два оборота и, держась высокого фундамента вплотную, дошел до второго подъезда.