Здесь мститель натянул туфли прямо на борцовки, приклеил усы, надвинул на глаза козырек кожаной кепки‑восьмиклинки и не спеша направился на параллельную улицу – к тому месту, где его ждала угнанная машина. Хозяин тачки уехал в командировку на один день, это Убийца знал точно. До утра машину предстояло вернуть во двор дома, где жил ее владелец.

Оставалось заехать в лесок и сжечь в заранее приготовленной яме одежду и борцовки: убийство получилось «грязным», для следующего раза придется доставать амуницию.

Он не верил, что семеро негодяев незнакомы друг с другом. Прознав об убийстве этих троих, остальные могут скрыться, изменить фамилии, наконец, явиться с повинной. Такой оборот его не устраивал: никаких судов! Никаких адвокатов, потрясающих характеристиками с места работы! Смерть, только смерть! Его суд – Высший, единственно справедливый. Поэтому отсиживаться и выжидать было нельзя.

«Это третий, Катюша. Встречай. Упокой, Господи, душу ее», – мысленно проговорил Убийца, остановившись на красный сигнал светофора.

* * *

Монах Иероним все чаще подумывал о схиме. Солдатом он попал в плен к нехристям, был насильно обращен в басурманскую веру, но принял все это как кару Господню. Потом он бежал, его поймали, зверски избили, едва жив остался и едва не повредился рассудком. Когда же его обменяли на двух «воинов Аллаха», оказалось, что Родине нет никакого дела до ее защитника. Год прожил солдатик у родителей и вдруг узнал откровение Божие. Местный священник отец Валентин помог ему принять постриг, дабы бежать от мира, репутации деревенского дурачка, и самого себя, наконец. В монастыре он нашел желанный покой. Вероятно, только слова этого инока Иеронима, забытого в миру Николая Кочура из Косина, и долетали до Всевышнего, хотя до прощения было, как до небес:

«Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день, – говорил монах, закатывая блекло‑голубые глаза к небесам. – Дай мне вполне предаться воле Твоей святой».

Молитва оптинских старцев, включаемая им в утреннее правило, помогала дожить до заката. С заходом солнца приходил страх.

9

Ночью Акинфиев почти не спал из‑за холода; в субботу должны были пожаловать гости, а потому нужно было сэкономить дров. Два раза он вставал и пил разрекламированные желудочные снадобья, вспоминая кулинарные изыски покойной супруги. Никогда при ее жизни следователь на живот не жаловался, а теперь питается как попало – вот и результат.

Под утро он раскочегарил самый что ни на есть настоящий примус. Газа в баллончике было достаточно, просто запах керосина напоминал детство. Затем владелец замка заварил чаю из смородиновых листьев и запил им традиционную квашеную капусту с луком.

В семь часов, когда следователь собирался уходить, позвонил Довгаль.

– Слышь, Акинфий, – сказал отставной прокурор, – ты презент‑то мой забери. Он на крыше «Москвича» не уместится, а дома всем мешает.

– Непременно, Владимир Борисыч, закажу транспорт, ожидай. Как твое драгоценное?.. Завтра – сбор, играем на деньги.

– А то! Единственный, можно сказать, источник моего существования, – трескуче рассмеялся военный законник. – Ты‑то как, в норме?

– Я в норме, если не считать больного ливера.

– Ну, уж это ты брось! Завтра ливер сдобрим облепиховым маслом, снимет как рукой!

– Спасибо вам за внимание к нам, – поблагодарил старик, взглянул на часы и поспешил откланяться: – До вечера, стало быть. Пошел расследовать.

– Ой, не споткнись, Акинфий! – шутливо предостерег Довгаль. – По пятницам мужики не пашут, бабы не прядут!.