Такая реакция была самой что ни на есть дежурной. «Может, он еще не встречался со своей подследственной?» – подумал Акинфиев, обескураженный неудавшимся трюком.

– Это вешдок, Сергей Николаевич, не подумайте чего.

– Да что вы! Может, в сейф уберете?

– Ничего, у меня еще есть.

Следователи со смехом вышли из кабинета и направились в буфет.

– Что ваша подопечная, молчит? – как бы невзначай спросил Акинфиев.

– Вы имеете в виду Пелешите? – уточнил Зубров.

– Кого?

– По убийству Черепанова?

– Ну да, ну да.

– Молчит. Да еще и косит: сидит, тупо смотрит в одну точку. Сегодня в Сербского увезли.

– Может, не она убивала‑то? – осторожно спросил старик.

– Ну! Как же, не она, – Зубров был сама уверенность. – И нож со своими «пальчиками» в бельевом шкафу жертвы тоже спрятала не она?

Он пропустил Акинфиева вперед. В буфете звенела посуда, сдвигались столы, раздавались приветствия и поздравления.

«Значит, не она», – подумал старик о своем, усаживаясь по правую руку от молодожена.

* * *

Кальвадос Акинфиев не пил, а только делал вид, что пьет.

Назавтра предстоял трудный день.

Днем они с Рыбаковым и Довгалем отправились в военную прокуратуру. Следователь Калитин вывалил на столы все сто одиннадцать томов уголовного дела.

– Наслышан про ваши методы, – сказал он с плохо скрытой усмешкой. – Ну‑ну, Александр Григорьевич, дерзайте. Только Кных на дело ходит не всегда, а братва его прибегает к способам самым изощренным, здесь вам полный наборчик – хоть нож, хоть удавка. Месяц назад они остановили машину с компьютерами. Доморощенная охрана разбежалась, а водитель попытался дать отпор. Так они его к бамперу привязали, налили бензину под бак и зажгли свечу. Ни ветра, ни задуть – рот кляпом закрыт. Сидел мужик и ждал, покуда свеча догорит. Можете себе представить, что он пережил? Хорошо, рядом был лес, тамошний егерь делал обход…

Акинфиев тут же вспомнил смерть Конокрадова.

– Вот‑вот, Вячеслав Иванович, – поднял он указательный палец, – сразу, как говорится, и в «десяточку».

Следователь еще спросил о ноже с длиной лезвия в шестнадцать сантиметров, о приметах разыскиваемых подельников Кныха. Сам главарь оказался невысоким, хотя и кряжистым, с волчьим оскалом, непременно бритой головой и толстой шеей в складках.

– Вы работали с психиатром? – спросил Акинфиев у Кали‑тина, внимательно разглядывая портрет преступника в фас и в профиль.

– Работал. Да вот я дам вам визитку Выготской Анны Константиновны, сами побеседуйте.

– Премного благодарен. А вот еще такая мадам нигде, случаем, не объявлялась?

Калитин взял фотографию, присвистнул, прочитал надпись на обороте. Рыбаков демонстративно хмыкнул. Старик вел свою игру, игру вне полномочий, с точки зрения старлея, глупую.

Мол, что возьмешь с этого чудака: возраст, заскоки: Акинфиев его реакцию видел, отношение опера к «очевидным вещам» знал, рассердился, но виду не подал, лишь кольнул взглядом, заставив отвернуться к окну.

– Нет, не знаю такой, – сказал полковник, возвращая карточку. – Имеет какое‑то отношение к Большакову?

Акинфиев пожевал губами. Говорить о Конокрадове и Авдышеве при Рыбакове не хотелось.

– Возможно, – уклончиво ответил следователь. – Константин Евгеньевич, давайте‑ка, голубчик, все о холодном оружии. Вам, Вячеслав Иванович, мой низкий поклон.