|
Калитин даже как‑то в сердцах брякнул: мол, не сегодня‑завтра этот сукин сын пойдет брать Мавзолей. Слава Богу, журналистов при этом не было, иначе они бы подняли такой хай – вовек не отмоешься. Как бы то ни было, причастность и даже особая приближенность Рачинского к Кныху была установлена достоверно. Врачи Зальц и Плужников обещали, что где‑то через неделю их пациента можно будет допрашивать. Пока раненый приходил в себя, сыщики не сидели сложа руки. Ориентировки по материалам следствия были разосланы во все подразделения МВД, перечень похищенного и даже номера банкнот – во все торговые точки, а число непосредственно задействованных сотрудников перевалило за сотню.
В Духовском переулке неподалеку от Речного вокзала старший лейтенант Рыбаков отыскал тридцатилетнюю сожительницу Рачинского Таисию Кобылкину. Эта дама бальзаковского возраста заявила, что не видела отца ее годовалой дочери со дня суда и не знала, что Станислав Павлович находится в бегах. Рыбаков, однако, располагал другими сведениями. После побега Рачинского из ИТУ Кобылкину навещали сотрудники МУРа, и не знать об объявленном на сожителя розыске она не могла. Уличив «маруху» во лжи, Рыбаков в грубоватой форме пригрозил ей судом и сроком за укрывательство, дачу заведомо ложных показаний, недонесение о преступлении и чуть ли не за кражу царь‑пушки с царь‑колоколом. На прачку быткомбината «Золушка» вся эта откровенная «туфта» произвела неизгладимое впечатление. – Пожалей ребенка, Таисия, – увещевал Рыбаков. – Стасу твоему меньше «пятнашки» никак не светит. Если и ты по этапу пойдешь, что с малой станется? Таисия сменила тон и завыла в голос, проклиная день и час, когда она повстречала этого бандита, чтоб ему пусто было, окаянному. Затем с разрешения опера она выпила водки и успокоилась. За стеной заплакала девочка, пришлось взять ее на руки. Так, напевая колыбельную и раскачиваясь из стороны в сторону, любовница налетчика стала вначале скупо, а затем все словоохотливее отвечать на вопросы. – Где он работал до последней посадки? – спросил опер. – В банке работал. Спи, дочка, спи… А‑аа‑а… А– аа‑а… – В какой банке, в трехлитровой, что ли? – В «Коммерсбанке» на проспекте Мира. Водителем. «Придет серенький волчок, хватит Олю за бочок!..» Да не знаю я ничего, он тут редко объявлялся. – Знаешь, Таисия, знаешь. Один объявлялся‑то? Или дружков приводил? – Один. – И ты, значит, ни с кем его не видела, никаких фамилий не слышала? – А‑а‑а… аааа… ничего не видела… никого не знаю я… он мне не рассказывал… – А за что он в первый раз в тюрьму сел, он тебе тоже не рассказывал? – Вроде бы за драку сел, а‑а‑аа… ааа… Вину чужую на себя взял, покалечили там кого‑то по пьянке, что ли… «Спи, малышечка, усни…» – Да спит она уже, спит. Не старайся. Девочка и в самом деле быстро уснула, Таисия перенесла ее в комнату, уложила на диване. – И почему его из банка уволили, он тоже не рассказывал? – домогался Рыбаков, справедливо полагая, что Кобылкина знает много больше. – Он сам оттуда уволился, – ответила она, переливая молоко из бутылки в эмалированную кастрюлю. – Говорю же, разошлись мы с ним. А впрочем, и не сходились. Расписываться, что ли? – А ребенок? – А что ребенок? – Ну, кормить‑то надо? Подрастет – одевать‑обувать? Или ты об этом не подумала? – Думала, чего ж. Только когда Олюшка родилась, Стас уже срок мотал, какая от него помощь? Ничего, проживем как‑нибудь. А если и подохнем – винить некого, сама судьбу выбирала. |
