– А вы что думаете?

Зубров помолчал, пожал плечами.

– Я пока ничего не думаю, Александр Григорьевич, – признался он, глядя в окно на мелькающие фонари.

Акинфиев улыбнулся.

– Помнится, намедни вы чувствовали себя увереннее. Все ведь так ясно?

– Вот именно, что слишком ясно. Так ясно, что если бы она и созналась, то я бы усомнился.

Этот молодожен Акинфиеву определенно нравился. Старик представил, как повел бы себя на месте Зуброва Рыбаков. Дело об убийстве кумира прыщавых юнцов и размалеванных девах сулило сенсацию, кричащие заголовки в желтых газетенках типа: «Убит талантливый певец и композитор! Заговор против молодого коллектива!» Зубров ни за сенсацией, ни за процентом раскрываемости не гнался, ставил себе логические препятствия в деле, казалось бы, очевидном. Это делало ему честь. «А из тебя, парень, будет толк!» – с уважением подумал Акинфиев.

– Сергей Николаевич, а нельзя ли мне задать ей пару вопросов? – попросил он.

Зубров внимательно посмотрел на старика.

– По своим делам, разумеется, – поспешил Акинфиев объяснить, чтобы его молодой коллега не подумал, будто ему хотят навязать опеку или, паче чаяния, примазаться к шумному дельцу. – Как‑никак, текст на фотографиях принадлежит Черепанову. Вдруг этой девице что‑нибудь известно?

– Почему же нельзя! – неожиданно воскликнул Зубров. – То есть очень даже обяжете, Александр Григорьевич. Терпеть не могу, когда на меня давят. Так уж я по‑дурацки устроен: когда обстоятельства или кто‑то извне заставляет принять решение, срабатывает дух противоречия.

– Шелехов? – с понятливой улыбкой предположил Акинфиев.

– И он, и прокурор Демидов. И те, чье мнение почему‑то принято называть общественным.

Договорились продолжить разговор в понедельник. «УАЗ» подъехал к дому на проспекте Мира, где жил Зубров. Отсюда до Савеловского вокзала было рукой подать, и Акинфиев вознамерился добраться до своего Лианозова электричкой. Но старый водитель Петр Никанорович даже обиделся на такое его предложение:

– Да что мне, Александр Григорьевич, казенного бензину жалко?

Ехали в ночи, наперебой вспоминая старые добрые времена, знакомых – и тех, кого уж нет, и тех, кто далече.

Была одна странная, необъяснимая параллель: машина с компьютерами, остановленная неизвестными в масках, принадлежала тому самому автотранспортному предприятию, где работал Виктор Авдышев. Способ же убийства походил на тот, который применили к Конокрадову месяц спустя. В одном случае свеча и включенный газ, в другом – разлитый бензин и тоже свеча. Калитин не без оснований приписывал ограбление машины банде Кныха. Значит, резонно было предположить, что и Конокрадова достал этот любитель отправлять людей на тот свет столь редким способом. Другое дело, Авдышев: выбросили ли его так, как свидетеля дмитровского ограбления, некоего Оганесова? Параллель с юридической точки зрения была малоубедительная, но версию о возможной причастности Конокрадова и Авдышева к банде Кныха Акинфиев взял на вооружение. А открытки, которые получили Конокрадов и Авдышев, объединяли троих: текст на обороте принадлежал Черепанову – также убитому.

«А не визитная ли это карточка Кныха? – подумал Акинфиев. – Что, если получение такой открытки означало приговор?»

Он нагрел бак воды, вымылся, затопил камин и уселся в кресле со вторым томом «Писем Елены Рерих», готовясь к завтрашней встрече с Ксенией Гурвич.

Следователь даже не предполагал, какой сюрприз преподнесет эта встреча.