– Букетик этот снесу, не возражаете? – спросила она. Шли по морозцу, потрескивал первый ледок на лужицах под ногами. Зоя Андреевна рассказала, как завели уголовное дело, как друзей‑товарищей Артуши по бизнесу таскали на допросы «в это, как его… ну, раньше ОБХСС называлось», все домогались, не убийство ли, нет ли у него долгов.

– Всю бухгалтерию перетряхнули, верите? Следователи из милиции, а после из прокуратуры трижды наведывались. Артур мирно, славно жил, чтоб убивать – нет, таких врагов у него отродясь не было. Да и самому руки на себя накладывать – зачем? Квартира, машина, ребенок должен родиться. Заподозрили рэкет, но доказать ничего не смогли, закрыли дело, слава Богу. Какая ему‑то разница?.. Да и мне тоже.

– Может, все‑таки убили? – предположил Салов. – С чего ему было газ открывать?

– Говорю же, не в себе был. Большую дозу уколол. После, на обыске, и шприц нашли в шкафу. Следователь забрал вместе с документами и фотографией.

– Какой фотографией? – не понял прапорщик.

– Так, крали какой‑то. Может, было у него чего с ней, он мне не рассказывал. Нинка эту фотку когда увидела, аж губу прокусила. Красивая дамочка такая, молоденькая.

– Выяснили, кто она?

– Да кто ж там будет выяснять. Альбомы следователь из прокуратуры просматривал, вещи его, книжки перелистывал, какие были в доме. Все искал, искал.

– Что искал‑то?

– А я знаю?.. Все больше с Нинкой говорил. У меня о каком‑то Авдышеве спрашивал, не заходил ли, не служили ли вместе. Вы такого не знаете?

– Кого? – переспросил парень.

– Авдышева… Вроде Виктором зовут. Ну да, Виктор Степанович. Следователь меня о нем раза три спрашивал, старый блокнот Артура из комода конфисковал. Только ни в альбоме, ни в блокноте ничего не нашел. А все равно забрал, потом, правда, прислал милиционера, все вернули, кроме шприца.

– Нет, – покачал головой прапорщик, – не припоминаю. А потом, мы ведь с ним как – первое время только, в учебке. Переписывались, да я писем не храню. Кабы знать, что так случится, так, может, и сохранил бы – на память.

Они вошли на огороженную территорию кладбища – неприглядного, частью разрытого на пустыре, частью поросшего скудным кустарником да голыми ивами. Только неподалеку от могилы Артура покачивалась на ветру синевато‑пепельная ель.

Остановились у свеженасыпанного холмика с воткнутой в изголовье тумбой. На жестяной дощечке значилось:

Конокрадов

Артур Алексеевич

1973‑1996

От несложной арифметической задачки по вычитанию первого числа из последнего делалось особенно грустно.

– К весне, может, памятник какой‑никакой сообразим, – смахнув воображаемую слезу, сказала мать. Ветер унес ее слова.

– А… стакан‑то забыли, – словно удивившись, глянул на нее прапорщик.

Выпили поочередно из горлышка, в два приема – сперва женщина, потом парень. Постояли немного, прибрали размокшие под дождями бумажные венки. Больше говорить было не о чем.

Гость проводил Зою Андреевну до самого подъезда, но войти отказался. Как мог успокоил Салов несчастную мать и пошел к автобусной станции, сославшись на службу и время.

Дома Зоя Андреевна достала дембельский альбом сына, внимательно пересмотрела все карточки, но никого похожего на сердобольного прапорщика не нашла и вскоре о нем забыла.

17

Холодным утром в выходной старики, как обычно, собрались у Акинфиева. Погода стояла как по Пушкину: «Мороз и солнце; день чудесный». По случаю последнего перед Новым годом сбора Акинфиев открыл банку соленых грибков, накрошил в них лука и, щедро сдобрив густой деревенской сметаной с базара, подал на стол в глиняной миске.