|
По лицу следователя нельзя было догадаться, подозревает ли он кого‑нибудь, имеет ли какую‑нибудь предварительную версию, да и вообще – думает ли. Склонившись над журнальным столиком, он скрипел древней перьевой ручкой, почти не поднимая глаз, и только изредка задавал нелепые, с точки зрения присутствовавших, вопросы: «В каких отношениях вы состояли с потерпевшим?» (это у матери‑то!) или «Когда вы виделись с ним в последний раз?» (у невесты), при этом Акинфиев удивительно напоминал гоголевского Акакия Акакиевича. Окажись среди понятых «юноши, обдумывающие житье», они навсегда зареклись бы «делать жизнь» с такой нудной канцелярской крысы, как следователь прокуратуры.
– Он употреблял наркотики? – оживился Акинфиев при виде извлеченных из глубин уцелевшего серванта ампул с морфином и стерилизатора со шприцом. Все дружно пожали плечами. – Мне об этом ничего не известно, – сухо проговорила мать Конокрадова. Следователь не стал напоминать ей об ответственности за дачу заведомо ложных показаний: все‑таки мать – это мать. Эксперт взял тонкой перчаткой наркоманские причиндалы и уложил в пластиковый пакет для вещдоков. По молчаливой деловитости, с которой он проделал эти манипуляции, стало ясно: на днях будет ответ, кому принадлежали ампулы и шприц, а там и заключение патологоанатома подоспеет. – Ему кто‑нибудь угрожал? – продолжал терзать старый зануда беременную невесту. – Были какие‑нибудь звонки, письма с угрозами? Кредиторы донимали? Он не давал в долг кому‑нибудь крупные суммы денег? Все эти вопросы задавались, разумеется, через паузы, нужные для того, чтобы невеста успела вставить очередное «нет». И следователь, и опер Рыбаков, и все понятые, не говоря о профессионалах сыска, знали, что все равно им придется с помощью спецов из экономического отдела проверять документацию в каждом из пяти конокрадовских киосков. Все знали также, что утром – ах, скорей бы уж наступило это чертово утро! – будут опрошены все подручные бизнесмена, и если были угрозы, рэкет, долги и прочее, то все непременно выяснится, и тогда следствие пойдет по другому руслу. Так что все вопросы и однообразные «нет» через зевки являлись не чем иным, как данью пустой формальности. – Это вы? – удивленно посмотрел на невесту Конокрадова Акинфиев, сравнивая ее облик с извлеченной из потайного кармашка в подкладке «дипломата» фотографией. – Нет, не я! – с вызовом ответила девушка. Старый придурок начинал раздражать ее. Ну, не слепой же он был, в конце концов! Дама на карточке была красоты необычайной, позади нее плескалось море, в то время как она, Нина Воронина, даже в Крыму сроду не бывала, и теперь уже неизвестно, побывает ли вообще. При мысли об этом невеста в голос зарыдала. Следователя это не смутило. – Хм, красивая, – констатировал он, когда карточка снова вернулась к нему после того, как обошла всех допрашиваемых. – Я, с вашего позволения, приобщу?.. Насчет позволения следователь тоже спросил для порядка. К тому времени, когда нашлась фотокарточка, он приобщил уже все, что вызывало его интерес: сберкнижки, счета, письма, документы, опасную бритву знаменитой фирмы «Золлинген», найденную в коробке на антресолях. – «Мы скоро встретимся с тобой!» – прочитал Акинфиев надпись на обороте карточки, как школьники декламируют стихи «с выражением», и стал рассматривать лепнину вокруг люстры. К шести утра из обгоревшей квартиры и измученных бессонной ночью свидетелей было, кажется, выжато все, и все стали потихоньку расходиться и разъезжаться. Оперуполномоченный Рыбаков, все это время молчавший столь же безучастно, сколь и красноречиво, посмотрел на часы и покачал головой. |
