– При чем тут… – начал Круглов.

– Не перебивай. Потом выскажешься. Небось думаешь, все это мне от Опанаса известно? Я ведь знаю и о том, как вы в «БМВ» Рачка в Староникольскую катали. И как вывалили на Пресне с простреленной башкой собровцам в подарок. Только не рассчитали чуток, верно? Хреновые у вас стрелки, Круглов… Бандиты переглянулись. Рыбакову показалось, что Бакс едва заметно прищурился. Все это произошло в долю секунды, оба тут же потупились, но это мимолетное, почти неуловимое оживление в глазах (хотя, казалось бы, что особенного – ну, плохо стреляли…) не могло укрыться от хваткого опера.

– В Рачка в упор стреляли – не добили, а Калитина в жопу ранили. А?..

Рыбаков говорил все, что считал нужным, уверенно и быстро, но еще быстрее мелькали мысли: «А ведь Грач по описаниям был верзилой… Опанаса же, судя по удару снизу, бил ножом человек низкорослый, но очень сильный…»

– Откуда мне все это известно, Круглов? – продолжал опер. – Я ведь на Никитской стоял, а когда в Староникольскую приехал, Опанаса уже не было в живых?

«Думай, думай! – пульсировало в мозгу. – Он сказал: „Я тебя положу, как следака вашего в подъезде“. А зачем? О покушении на Калитина написали газеты, об этом Шелехов на оперативке говорил: все знают, что Калитин легко ранен в бедро…»

– Не бери на понт, – выдохнул Круглов и сплюнул на пол. – Думаешь, не знаем, что ты у Рачка побывал в больничке?

– А‑а, ну, извини. Тебя, видно, в «девятке» думать не учили. Тебя учили сторожить. Днем – ресторан, вечером – депутатов. Потому что если бы ты умел думать, то понял бы: тот, кто вам мой телефончик передал, наверняка бы сообщил, если бы мне Рачок о чем‑нибудь проговорился.

Рыбаков чуть опустил руку, сжимавшую гранату, поддержал запястье левой. Пальцы его побелели, на лбу выступили капли пота.

«Думай, старлей!.. Ты сказал: „Следака вы не положили“, и Бакс тут же попытался тебя ударить. Замах был такой, что чуть замешкайся – и не встал бы. Почему, почему у них это больное место?..»

– Вставь чеку, Рыбаков, – попросил Круглов. – Чего ты боишься, у тебя ведь «узи» есть?

– Боюсь, заклинит, так же как у вас «ТТ».

– Чего ты хочешь?

– Встречи с Кныхом. С глазу на глаз.

– Посчитаться за то, что он Опанаса пырнул? Он тебе кто, друг?

Опер решил потянуть время и для этого зажал между коленями руку с гранатой, чтобы отвлечь на нее внимание бандитов.

«Он сказал: „Пырнул“?!. Да, так и сказал. Не „приказал пырнуть“, а „пырнул“… Кных – метр шестьдесят восемь с кепкой… коренастый и сильный… значит, он посчитался с Опанасом лично?..»

– Ладно, Круглов. Будем считать, что мне про все это бабка нашептала. Другой у меня к нему интерес… Слушай и не перебивай, а то у меня рука затекла… Рачок с Кныхом Опанаса замочили – хрен с ним, собаке собачья смерть. Но они забрали часть денег, которые Опанас унес тогда с Волхонки. Перельману же сказали, что Опанас их с собой в могилу забрал. А чтобы Рачок не проболтался, Кных его во время облавы подстрелил… Я вас всех в гробу видел, в белых тапочках! В тех баксах моя доля есть, понял?

Бандитская парочка удивленно посмотрела на Рыбакова.

– Не понял, – признался Круглов.

– Сейчас поймешь. Это я тогда с группой захвата на Волхонку выезжал. И Опанаса из кольца выпустил. И баксы вынести ему позволил.