|
Это значит рассказать вам жизнь вообще, и современную в особенности. Я вот сколько времени рассказываю вам вся-чески: в спорах. в примерах, читаю… а все не расскажу. – Кто ж виноват, – я? – Вы, кузина; чего другого, а рассказывать я умею. Но вы непоколебимы, невозмутимы, не выходите из своего укрепления… и я вам низко кланяюсь. Он низко поклонился ей. Она смотрела на него с улыбкой. – Будем оба непоколебимы: не выходить из правил, кажется, это все… – сказала она. – Не выходить из слепоты – не бог знает, какой подвиг!.. Мир идет к счастью, к успеху, к совершенству… – Но ведь я…совершенство, cousin? Вы мне третьего дня сказали и даже собрались дока-зать, если б я только захотела слушать… – Да, вы совершенны, кузина; но ведь Венера Милосская, головка Греза, женщины Рубенса – еще совершеннее вас. Зато… ваша жизнь, ваши правила… куда как несовершенны! – Что же надо делать, чтоб понять эту жизнь и ваши мудреные правила? – спросила она по-койным голосом, показывавшим, что она не намерена была сделать шагу, чтоб понять их, и го-ворила только потому, что об этом зашла речь. – Что делать? – повторил он. – Во-первых, снять эту портьеру с окна, и с жизни тоже, и смотреть на все открытыми глазами, тогда поймете вы, отчего те старики полиняли и лгут вам, обманывают вас бессовестно из своих позолоченных рамок… – Cousin! – с улыбкой за резкость выражения вступилась Софья за предков. – Да, да, – задорно продолжал Райский, – они лгут. Вот посмотрите, этот напудренный ста-рик с стальным взглядом, – говорил он, указывая на портрет, висевший в простенке, – он был, говорят, строг даже к семейству, люди боялись его взгляда… Он так и говорит со стены: «Держи себя достойно», чего: человека, женщины, что ли? нет, – «достойно рода, фамилии», и если, боже сохрани, явится человек с вчерашним именем, с добытым собственной головой и руками значением – «не возводи на него глаз, помни, ты носишь имя Пахотиных!…» Ни лишнего взгляда, ни смелой, естественной симпатии… Боже сохрани от mesalliance ! А сам – кого удостоивал или кого не удостаивал сближения с собой? «Il faut bien placer ses affections!» – говорит он на своем нечеловеческом наречии, высказывающем нечеловеческие понятия. А на какие affections разбросал сам свою жизнь, здоровье? Положил ли эти affections на эту сухую старушку, с востреньким носиком, жену свою?.. – Райский указал на другой женский портрет. – Нет, она смотрит что-то невесело, глаза далеко ушли во впадины: это такая же жертва хорошего тона, рода и приличий… как и вы, бедная, несчастная кузина… – Cousin, cousin! – с усмешкой останавливала его Софья. – Да, кузина: вы обмануты, и ваши тетки прожили жизнь в страшном обмане и принесли себя в жертву призраку, мечте, пыльному воспоминанию… Он велел! – говорил он, глядя почти с яростью на портрет, – сам жил обманом, лукавством или силою, мотал, творил ужасы, а другим велел не любить, не наслаждаться! – Cousin, пойдемте в гостиную: я не сумею ничего отвечать на этот прекрасный монолог… Жаль, что он пропадет даром! – чуть-чуть насмешливо заметила она. – Да, – отвечал он, – предок торжествует. Завещанные им правила крепки. Он любуется вами, кузина: спокойствие, безукоризненная чистота и сияние окружают вас, как ореол… Он вздохнул. – Все это лишнее, ненужное, cousin! – сказала она, – ничего этого нет. Предок не любуется на меня, и ореола нет, а я любуюсь на вас и долго не поеду в драму: я вижу сцену здесь, не тро-гаясь с места… И знаете, кого вы напоминаете мне? Чацкого… Он задумался, и сам мысленно глядел на себя и улыбнулся. |
