|
– Это правда, я глуп, смешон, – сказал он, подходя к ней и улыбаясь весело и добродуш-но, – может быть, я тоже с корабля попал на бал… Но и Фамусовы в юбке! – он указал на те-ток. – Ежели лет через пять, через десять… Он не досказал своей мысли, сделал нетерпеливый жест рукой и сел на диван. – О каком обмане, силе, лукавстве говорите вы? – спросила она. – Ничего этого нет. Никто мне ни в чем не мешает… Чем же виноват предок? Тем, что вы не можете рассказать своих пра-вил? Вы много раз принимались за это, и все напрасно… – Да, с вами напрасно, это правда, кузина! Предки ваши… – И ваши тоже: у вас тоже есть они. – Предки наши были умные, ловкие люди, – продолжал он, – где нельзя было брать силой и волей, они создали систему, она обратилась в предание – и вы гибнете систематически, по преданию, как индианка, сожигающаяся с трупом мужа… – Послушайте, m-r Чацкий, – остановила она, – скажите мне по крайней мере, отчего я гиб-ну? Оттого что не понимаю новой жизни, не… не поддаюсь… как вы это называете… разви-тию? Это ваше любимое слово. Но вы достигли этого развития, да? а я всякий день слышу, что вы скучаете… вы и иногда наводите на всех скуку… – И на вас тоже? – Нет, не шутя, мне жаль вас… – Говоря о себе, не ставьте себя наряду со мной, кузина: я урод, я… я… не знаю, что я та-кое, и никто этого не знает. Я больной, ненормальный человек, и притом я отжил, испортил, ис-казил… или нет, не понял своей жизни. Но вы цельны, определенны, ваша судьба так ясна, и между тем я мучаюсь за вас. Меня терзает, что даром уходит жизнь, как река, текущая в пу-стыне… А то ли суждено вам природой? Посмотрите на себя. – Что же мне делать, cousin: я не понимаю? Вы сейчас сказали, что для того, чтобы понять жизнь, нужно, во-первых, снять портьеру с нее. Положим, она снята, и я не слушаюсь предков: я знаю, зачем, куда бегут все эти люди, – она указала на улицу. – что их занимает, тревожит: что же нужно, во-вторых? – Во-вторых, нужно… Он встал, заглянул в гостиную, подошел тихо к ней и тихо, но внятно сказал: – Любить! – Voila le grand mot! – насмешливо заметила она. Оба молчали. – Вы, кажется, и их упрекали, зачем они не любят, – с улыбкой прибавила она, показав го-ловой к гостиной на теток. Райский махнул с досадой на теток рукой. – Вы будто лучше теток, кузина? – возразил он. – Только они стары, больны, а вы прекрас-ны, блистательны, ослепительны… – Merci, merci, – нетерпеливо перебила она с своей обыкновенной, как будто застывшей улыбкой. – Что же вы не спросите меня, кузина, что значит любить, как я понимаю любовь? – Зачем? Мне не нужно это знать. – Нет, вы не смеете спросить! – Почему? – Они услышат. – Райский указал на портреты предков. – Они не велят… – Он указал в гостиную на теток. – Нет он услышит! – сказала она, указывая на портрет своего мужа во весь рост, стоявший над диваном, в готической золоченой раме. Она встала, подошла к зеркалу и задумчиво расправляла кружево на шее. Райский между тем изучал портрет мужа: там видел он серые глаза, острый, небольшой нос, иронически сжатые губы и коротко остриженные волосы. рыжеватые бакенбарды. Потом взглянул на ее роскошную фигуру, полную красоты, и мысленно рисовал того счастливца, кото-рый мог бы, по праву сердца, велеть или не велеть этой богине. «Нет, нет, не этот! – думал он, глядя на портрет, – это тоже предок, не успевший еще поли-нять; не ему, а принципу своему покорна ты…» – Вы так часто обращаетесь к своему любимому предмету, к любви, а посмотрите, cousin, ведь мы уж стары, пора перестать думать об этом! – говорила она, кокетливо глядя в зеркало. |
