|
– Значит, пора перестать жить… Я – положим, а вы, кузина? – Как же живут другие, почти все? – Никто! – с уверенностью перебил он. – Как? По-вашему, князь Пьер, Анна Борисовна, Лев Петрович… все он и… – Живут – или воспоминаниями любви, или любят, да притворяются… Она засмеялась и стала собирать в симметрию цветы, потом опять подошла к зеркалу. – Да, любили или любят, конечно, про себя, и не делают из этого никаких историй, – досказала она и пошла было к гостиной. – Одно слово, кузина! – остановил он ее. – О любви? – спросила она, останавливаясь. – Нет, не бойтесь, по крайней мере теперь я не расположен к этому. Я хотел сказать другое. – Говорите, – мягко сказала она, садясь. – Я пойду прямо к делу: скажите мне, откуда вы берете это спокойствие, как удается вам сохранить тишину, достоинство, эту свежесть в лице, мягкую уверенность и скромность в каж-дом мерном движении вашей жизни? Как вы обходитесь без борьбы, без увлечений, без падений и без побед? Что вы делаете для этого? – Ничего! – с удивлением сказала она. – Зачем вы хотите, чтоб со мной делались какие-то конвульсии? – Но ведь вы видите других людей около себя, не таких, как вы, а с тревогой на лице, с жа-лобами. – Да, вижу и жалею: ma tante, Надежда Васильевна, постоянно жалуется на тик, а папа на приливы… – А другие, а все? – перебил он, – разве так живут? Спрашивали ли вы себя, отчего они терзаются, плачут, томятся, а вы нет? Отчего другим по три раза в день приходится тошно жить на свете, а вам нет? Отчего они мечутся, любят и ненавидят, а вы нет?.. – Вы про тех говорите, – спросила она, указывая головой на улицу, – кто там бегает, суе-тится? Но вы сами сказали, что я не понимаю их жизни. Да, я не знаю этих людей и не понимаю их жизни. Мне дела нет… – Дела нет! Ведь это значит дела нет до жизни! – почти закричал Райский,так что одна из теток очнулась на минуту от игры и сказала им громко: «Что вы все там спорите: не подери-тесь!.. И о чем это они?» – Опять «жизни»: вы только и твердите это слово, как будто я мертвая! Я предвижу, что будет дальше, – сказала она, засмеявшись, так что показались прекрасные зубы. – Сейчас дойдем до правил и потом… до любви. – Нет, не отжил еще Олимп! – сказал он – Вы, кузина, просто олимпийская богиня – вот и конец объяснению, – прибавил. как будто с отчаянием, что не удается ему всколебать это море. – Пойдемте в гостиную! Он встал. Но она сидела. – Вы не удостоиваете смертных снизойти до них, взглянуть на их жизнь, живете олимпий-ским неподвижным блаженством, вкушаете нектар и амброзию – и благо вам! – Чего же еще: у меня все есть, и ничего мне не надо… Она не успела кончить, как Райский вскочил. – Вы высказали свой приговор сами, кузина, – напал он бурно на нее, – «у меня все есть, и ничего мне не надо!» А спросили ли вы себя хоть раз о том: сколько есть на свете людей, у кото-рых ничего нет и которым все надо? Осмотритесь около себя: около вас шелк, бархат, бронза, фарфор. Вы не знаете, как и откуда является готовый обед, у крыльца ждет экипаж и везет вас на бал и в оперу. Десять слуг не дадут вам пожелать и исполняют почти ваши мысли… Не делайте знаков нетерпения: я знаю, что все это общие места… А думаете ли вы иногда, откуда это все берется и кем доставляется вам? Конечно, не думаете. Из деревни приходят от управляющего в контору деньги, а вам приносят на серебряном подносе, и вы, не считая, прячете в туалет… – Тетушка десять раз сочтет и спрячет к себе, – сказала она, – а я, как институтка, выпра-шиваю свою долю, и она выдает мне, вы знаете, с какими наставлениями. |
