Чихин примолк на мгновение, глотнул пива.

– Фотография того самого молодого доктора, который Артем. Витька его прижал, без мордобоя, но есть у них свои ментовские штучки – не захочешь, а все расскажешь. Иначе больно очень. Приехал Артем в наш славный город, фамилия-имя другие, профессия позволяет, и устроился в отделение к отцу. Ждал момента подходящего свое забрать, а когда мачеху привезли на операцию, тут у него в голове и щелкнуло. В капельницу лекарство подколоть – две секунды, упаковку любовнице папиной подсунуть тоже недолго. А вечером решил и самого родителя упокоить, остался в хозчасти, там никто не проверяет, ночью вылез, пошел в ординаторскую. Там пожилой уже храпит, но он ему успокоительного еще подколол, подмышку, никто ничего и не заметил. Да и не искал, чего там искать! Потом с телефона того же пожилого папу набрал, приезжайте, уважаемый, тут больной поступил, сложный случай, а пожилой пьян смертельно, боюсь, мол, я не справлюсь, а он на столе отрежет не то. Вот профессор и примчался.

– Выпустили этих-то? – Разлукаев даже загрустил от такой развязки. Дальнейшая судьба Артема его как-то и не заинтересовала.

– Надежду выпустили, а пожилой умудрился успеть повеситься там, у хозяина. Совесть замучила за то, чего и не делал.

Муха продолжала долбиться в окно, то успокаиваясь, то снова нервно жужжа. Ведь там, за стеклом, совершенно другая жизнь.

Чище и лучше нашей.

Иди к нам

Раньше тут хранили овощи. Запахи капусты и гнилой картошки въелись в земляные стены, в пол. Ими же, кажется, провоняли ржавые железные стеллажи. К этому неприятному запаху примешивался другой, сортирный, шедший от стоявшего в дальнем углу ведра с крышкой.

– Меня Эдик зовут, – решил нарушить молчание парень, пытаясь удобнее сесть на ящике. Расположиться с комфортом или выбраться отсюда мешала короткая толстая цепь, звякавшая при каждом движении. Ногу, на щиколотке которой цепь заканчивалась кольцом, приходилось держать почти прижатой к стене.

– Гаянэ… – безучастно отозвалась девушка, сидевшая у другой стены, метрах в двух от мужчины. Волосы у нее торчали слипшимися черными прядями из-под пестрой вязаной шапочки, на тонкой скуле темнел синяк. Вся она была грязноватая, тощая, потасканная какая–то, хоть и молодая, похоже.

Тут все было такое – грязноватое и мутное, под стать девушке. Только ее красная куртка, вся в потеках, была единственным ярким пятном в подвале, а так – серость, ржавчина и гниль.

Под потолком на проводе без абажура висела тусклая лампочка. Свет позволял рассмотреть друг друга, пустые ржавые полки на стенах, ведро и уходившую куда-то вверх лестницу с добротными бетонными ступеньками.

– Ты что, нерусь какая-то? А, впрочем, похер. Слышь, а у тебя голова болит? – спросил парень, потирая ладонью затылок. – У меня – как гвоздь забили. Нет, как молотки стучат, вот.

– Я армянка, да. Голова не болит, мутило только, сначала… Вы только не кричите, ладно? Услышат – будут бить, да.

Говорила Гаянэ с легким, почти незаметным акцентом, но даже он царапал Эдику слух.