|
. – Пётр Иваныч опять остановился, как будто ожидая ответа. Александр молчал. Пётр Иваныч продолжал: – «Как, говорит, неправда? зачем он ей каждый день букет цветов носит? теперь, говорит, зима… чего это стоит?.. я знаю, говорит, что значат эти букеты». Вот что, подумал я сам про себя, свой-то человек: нет, я вижу, родство не пустая вещь: стал ли бы ты так хлопотать для другого? «Только точно ли каждый день? – говорю я. – Постой, я спрошу его: ты, пожалуй, солжёшь». И верно соврал! да? Не может быть, чтоб ты… Александру хоть сквозь землю провалиться. А Пётр Иваныч беспощадно смотрел прямо ему в глаза и ждал ответа. – Иногда… я точно… носил… – сказал Александр, потупив глаза. – Ну, опять-таки – иногда. Не каждый день: это в самом деле убыточно. Ты, впрочем, ска-жи мне, что всё это стоит тебе: я не хочу, чтоб ты тратился для меня; довольно и того, что ты хлопочешь. Ты дай мне счёт. Ну, и долго тут Сурков порол горячку. «Они всегда, говорит, про-гуливаются вдвоём пешком или в экипаже там, где меньше народу». Александра при этих словах немного покоробило: он вытянул ноги из-под стула и вдруг опять поджал их. – Я покачал сомнительно головой, – продолжал дядя. – «Станет он гулять каждый день!» – говорю. «Спросите, говорит, у людей…» – «Я лучше у самого спрошу», сказал я… Ведь неправ-да? – Я несколько раз… точно… гулял с ней… – Так не каждый же день; об этом я не просил; я знал, что он врёт. Ну, что ж, – я говорю ему, – за важность? Она вдова, близких мужчин нет у ней; Александр скромен – не то, что ты, повеса. Вот она и берёт его: нельзя же ей одной». Он слушать ничего не хочет. «Нет, говорит, меня не проведёте! я знаю. Всегда с ней в театре; я же, говорит, и ложу достану, иногда бог знает с какими хлопотами, а он в ней и заседает». Я уж тут не выдержал и расхохотался. «Так тебе и надо, думаю, болван!» Ай да Александр! вот племянник! Только совестно мне, что ты так хлопочешь для меня. Александр был как в пытке. Со лба капали крупные капли пота. Он едва слышал, что гово-рил дядя, и не смел взглянуть ни на него, ни на тётку. Лизавета Александровна сжалилась над ним. Она покачала мужу головой, упрекая, что он мучит племянника. Но Пётр Иваныч не унялся. – Сурков от ревности вздумал уверять меня, – продолжал он, – что ты уж будто и влюблён по уши в Тафаеву. «Нет, уж извини, – говорю я ему, – вот это неправда: после всего, что с ним случилось, он не влюбится. Он слишком хорошо знает женщин и презирает их…» Не правда ли? Александр, не поднимая глаз, кивнул головой. Лизавета Александровна страдала за него. – Пётр Иваныч! – сказала она, чтоб как-нибудь замять речь. – А? что? – Давеча приходил человек от Лукьяновых с письмом. – Знаю; хорошо. На чём я остановился? – Опять, Пётр Иваныч, ты стал сбрасывать пепел в мои цветы. Смотри, что это такое? – Ничего, милая: говорят, пепел способствует растительности… Так я хотел сказать… – Да не пора ли, Пётр Иваныч, обедать? – Хорошо, вели давать! Вот ты кстати напомнила об обеде. Сурков говорит, что ты, Алек-сандр, там почти каждый день обедаешь, что, говорит, оттого нынче у вас и по пятницам не бы-вает, что будто вы целые дни вдвоём проводите… чёрт знает, что врал тут, надоел; наконец я его выгнал. Так и вышло, что соврал. Нынче пятница, а вот ты налицо! Александр переложил одну ногу на другую и склонил голову к левому плечу. – Я весьма, весьма благодарен тебе. Это – и дружеская и родственная услуга! – заключил Пётр Иваныч. – Сурков убедился, что ему нечего взять, и ретировался: «Она, говорит, вообража-ет, что я стану вздыхать по ней, – ошибается! А я ещё хотел, говорит, отделать этаж из окон в окна и бог знает какие намерения имел: она, говорит, может быть, и не мечтала о таком счастье, какое ей готовилось. |
