|
– Он! он! – кричал Антон Иваныч, – вон и Евсей на козлах! Где же у вас образ, хлеб-соль? Дайте скорее! Что же я вынесу к нему на крыльцо? Как можно без хлеба и соли? примета есть… Что это у вас за беспорядок! никто не подумал! Да что ж вы сами-то, Анна Павловна, стоите, нейдете навстречу? Бегите скорее!.. – Не могу! – проговорила она с трудом, – ноги отнялись. И с этими словами опустилась в кресла. Антон Иваныч схватил со стола ломоть хлеба, по-ложил на тарелку, поставил солонку и бросился было в дверь. – Ничего не приготовлено! – ворчал он. Но в те же двери навстречу ему ворвались три лакея и две девки. – Едет! едет! приехал! – кричали они, бледные, испуганные, как будто приехали разбойни-ки. Вслед за ними явился и Александр. – Сашенька! друг ты мой!.. – воскликнула Анна Павловна и вдруг остановилась и глядела в недоумении на Александра. – Где же Сашенька? – спросила она. – Да это я, маменька! – отвечал он, целуя у ней руку. – Ты? Она поглядела на него пристально. – Ты, точно ты, мой друг? – сказала она и крепко обняла его. Потом вдруг опять посмотре-ла на него. – Да что с тобой? Ты нездоров? – спросила она с беспокойством, не выпуская его из объя-тий. – Здоров, маменька. – Здоров! Что ж с тобой сталось, голубчик ты мой? Таким ли я отпустила тебя? Она прижала его к сердцу и горько заплакала. Она целовала его в голову, в щёки, в глаза. – Где же твои волоски? как шёлк были! – приговаривала она сквозь слёзы, – глаза свети-лись, словно две звёздочки; щёки – кровь с молоком; весь ты был, как наливное яблочко! Знать, извели лихие люди, позавидовали твоей красоте да моему счастью! А дядя-то чего смотрел? А ещё отдала с рук на руки, как путному человеку! Не умел сберечь сокровища! Голубчик ты мой!.. Старушка плакала и осы`пала ласками Александра. «Видно, слёзы-то во сне не к добру!» – подумал Антон Иваныч. – Что это вы, матушка, над ним, словно над мёртвым, вопите? – шепнул он, – нехорошо, примета есть. – Здравствуйте, Александр Федорыч! – сказал он, – привёл бог ещё и на этом свете уви-деться. Александр молча подал ему руку. Антон Иваныч пошёл посмотреть, всё ли вытащили из кибитки, потом стал сзывать дворню здороваться с барином. Но все уже толпились в передней и в сенях. Он всех расставил в порядке и учил, кому как здороваться: кому поцеловать у барина руку, кому плечо, кому только полу платья, и что говорить при этом. Одного парня совсем про-гнал, сказав ему: «Ты поди прежде рожу вымой да нос утри». Евсей, подпоясанный ремнём, весь в пыли, здоровался с дворней; она кругом обступила его. Он дарил петербургские гостинцы: кому серебряное кольцо, кому берёзовую табакерку. Увидя Аграфену, он остановился, как окаменелый, и смотрел на неё молча, с глупым восторгом. Она поглядела на него сбоку, исподлобья, но тотчас же невольно изменила себе: засмеялась от радости, потом заплакала было, но вдруг отвернулась в сторону и нахмурилась. – Что молчишь? – сказала она, – экой болван: и не здоровается! Но он не мог ничего говорить. Он с той же глупой улыбкой подошёл к ней. Она едва дала ему обнять себя. – Принесла нелёгкая, – говорила она сердито, глядя на него по временам украдкой; но в глазах и в улыбке её выражалась величайшая радость. – Чай, петербургские-то… свертели там вас с барином? Вишь, усищи какие отрастил! Он вынул из кармана маленькую бумажную коробочку и подал ей. Там были бронзовые серьги. Потом он достал из мешка пакет, в котором завёрнут был большой платок. Она схватила и проворно сунула, не поглядев, и то и другое в шкаф. – Покажите гостинцы, Аграфена Ивановна, – сказали некоторые из дворни. |
