|
– Я это не для своего удовольствия делаю: ты сам просил моих советов. От скольких глу-постей я остерёг тебя!.. – Нет, дядюшка, пусть же я буду вечно глуп в ваших глазах, но я не могу существовать с такими понятиями о жизни, о людях. Это больно, грустно! тогда мне не надо жизни, я не хочу её при таких условиях – слышите ли? я не хочу. – Слышу; да что ж мне делать? ведь не могу же я тебя лишить её. – Да! – говорил Александр, – вопреки вашим предсказаниям я буду счастлив, буду любить вечно и однажды. – Ох, нет! Я предчувствую, что ты ещё много кое-чего перебьёшь у меня. Но это бы всё ничего: любовь любовью; никто не мешает тебе; не нами заведено заниматься особенно прилеж-но любовью в твои лета, но, однако ж, не до такой степени, чтобы бросать дело; любовь любо-вью, а дело делом… – Да я делаю извлечения из немецких… – Полно, никаких ты извлечений не делаешь, предаёшься только сладостной неге, а редак-тор откажет тебе… – Пусть его! я не нуждаюсь. Могу ли я думать теперь о презренной пользе, когда… – О презренной пользе! презренная! Ты уж лучше построй в горах хижину, ешь хлеб с во-дой и пой: Мне хижина убога С тобою будет рай… – но только как не станет у тебя «презренного металла», у меня не проси – не дам… – Я, кажется, не часто беспокоил вас. – До сих пор, слава богу, нет, а может случиться, если бросишь дело; любовь тоже требует денег: тут и лишнее щегольство и разные другие траты… Ох, эта мне любовь в двадцать лет! вот уж презренная, так презренная, никуда не годится! – Какая же, дядюшка, годится? в сорок? – Я не знаю, какова любовь в сорок лет, а в тридцать девять… – Как ваша? – Пожалуй, как моя. – То есть никакая. – Ты почему знаешь? – Будто вы можете любить? – Почему же нет? разве я не человек, или разве мне восемьдесят лет? Только если я люблю, то люблю разумно, помню себя, не бью и не опрокидываю ничего. – Разумная любовь! хороша любовь, которая помнит себя! – насмешливо заметил Алек-сандр, – которая ни на минуту не забудется… – Дикая, животная, – перебил Пётр Иваныч, – не помнит, а разумная должна помнить; в противном случае это не любовь… – А что же?.. – Так, гнусность, как ты говоришь. – Вы… любите! – говорил Александр, глядя недоверчиво на дядю, – ха, ха, ха! Пётр Иваныч молча писал. – Кого же, дядюшка? – спросил Александр. – Тебе хочется знать? – Хотелось бы. – Свою невесту. – Не… невесту! – едва выговорил Александр, вскочив с места и подходя к дяде. – Не близко, не близко, Александр, закрой клапан! – заговорил Пётр Иваныч, увидя, какие большие глаза сделал племянник, и проворно придвинул к себе разные мелкие вещицы, бюсти-ки, фигурки, часы и чернильницу. – Стало быть, вы женитесь? – спросил Александр с тем же изумлением. – Стало быть. – И вы так покойны! пишете в Москву письма, разговариваете о посторонних предметах, ездите на завод и ещё так адски холодно рассуждаете о любви! – Адски холодно – это ново! в аду, говорят, жарко. Да что ты на меня смотришь так дико? – Вы – женитесь! – Что ж тут удивительного? – спросил Пётр Иваныч, положив перо. – Как что? женитесь – и ни слова мне! – Извини, я забыл попросить у тебя позволения. – Не просить позволения, дядюшка, а надо же мне знать. Родной дядя женится, а я ничего не знаю, мне и не сказали!.. – Вот ведь сказал. |
