|
Исполнялась его лучшая, после любви, мечта. Будущность обещала ему много блеску, торжества; его, казалось, ожидал не совсем обыкновенный жребий, как вдруг… Мелькнуло несколько месяцев. Александра стало почти нигде не видно, как будто он про-пал. Дядю он посещал реже. Тот приписывал это его занятиям и не мешал ему. Но редактор журнала однажды, при встрече с Петром Иванычем, жаловался, что Александр задерживает ста-тьи. Дядя обещал, при первом случае, объясниться с племянником. Случай представился дня че-рез три. Александр вбежал утром к дяде как сумасшедший. В его походке и движениях видна была радостная суетливость. – Здравствуйте, дядюшка; ах, как я рад, что вас вижу! – сказал он и хотел обнять его, но тот успел уйти за стол. – Здравствуй, Александр! Что это тебя давно не видно? – Я… занят был, дядюшка: делал извлечения из немецких экономистов… – А! что ж редактор лжёт? Он третьего дня сказал мне, что ты ничего не делаешь – прямой журналист! Я ж его, при встрече, отделаю… – Нет, вы ему ничего не говорите, – перебил Александр, – я ему ещё не посылал своей ра-боты, оттого он так и сказал… – Да что с тобой? у тебя такое праздничное лицо! Асессора, что ли, тебе дали или крест? Александр мотал головой. – Ну, деньги? – Нет. – Так что ж ты таким полководцем смотришь? Если нет, так не мешай мне, а вот лучше сядь да напиши в Москву, к купцу Дубасову, о скорейшей высылке остальных денег. Прочти его письмо: где оно? вот. Оба замолчали и начали писать. – Кончил! – сказал Александр через несколько минут. – Проворно: молодец! Покажи-ка. Что это? Ты ко мне пишешь. «Милостивый государь Пётр Иваныч!» Его зовут Тимофей Никоныч. Как пятьсот двадцать рублей! пять тысяч двести! Что с тобой, Александр? Пётр Иваныч положил перо и поглядел на племянника. Тот покраснел. – Вы ничего не замечаете в моём лице? – спросил он. – Что-то глуповато… Постой-ка… Ты влюблён? – сказал Пётр Иваныч. Александр молчал. – Так, что ли? угадал? Александр, с торжественной улыбкой, с сияющим взором, кивнул утвердительно головой. – Так и есть! Как это я сразу не догадался? Так вот отчего ты стал лениться, от этого и не видать тебя нигде. А Зарайские и Скачины пристают ко мне: где да где Александр Федорыч? он вон где – на седьмом небе! Пётр Иваныч стал опять писать. – В Наденьку Любецкую! – сказал Александр. – Я не спрашивал, – отвечал дядя, – в кого бы ни было – всё одна дурь. В какую Любец-кую? это что с бородавкой? – Э! дядюшка! – с досадой перебил Александр, – какая бородавка? – У самого носа. Ты всё ещё не разглядел? – Вы всё смешиваете. Это, кажется, у матери есть бородавка около носа. – Ну, всё равно. – Всё равно! Наденька! этот ангел! неужели вы не заметили её? Видеть однажды – и не за-метить! – Да что ж в ней особенного? Чего ж тут замечать? ведь бородавки, ты говоришь, у ней нет?.. – Далась вам эта бородавка! Не грешите, дядюшка: можно ли сказать, что она похожа на этих светских чопорных марионеток? Вы рассмотрите её лицо: какая тихая, глубокая дума поко-ится на нём! Это – не только чувствующая, это мыслящая девушка… глубокая натура… Дядя принялся скрипеть пером по бумаге, а Александр продолжал: – В разговоре у ней вы не услышите пошлых общих мест. Каким светлым умом блестят её суждения! что за огонь в чувствах! как глубоко понимает она жизнь! Вы своим взглядом отрав-ляете её, а Наденька мирит меня с нею. Александр замолчал на минуту и погрузился совсем в мечту о Наденьке. Потом начал опять: – А когда она поднимет глаза, вы сейчас увидите, какому пылкому и нежному сердцу слу-жат они проводником! а голос, голос! что за мелодия, что за нега в нём! Но когда этот голос прозвучит признанием… нет выше блаженства на земле! Дядюшка! как прекрасна жизнь! как я счастлив! У него выступили слёзы; он бросился и с размаху обнял дядю. |
