|
– Как же вы, дядюшка, не опасаетесь за себя? Стало быть, и ваша невеста… извините… надует вас?.. – Не думаю. – Какое самолюбие! – Это не самолюбие, а расчёт. – Опять расчёт! – Ну, размышление, если хочешь. – А если она влюбится в кого-нибудь? – До этого не надо допускать; а если б и случился такой грех, так можно поискуснее расхо-лодить. – Будто это можно? разве в вашей власти… – Весьма. – Этак бы делали все обманутые мужья, – сказал Александр, – если б был способ… – Не все мужья одинаковы, мой милый: одни очень равнодушны к своим жёнам, не обра-щают внимания на то, что делается вокруг них, и не хотят заметить; другие из самолюбия и хо-тели бы, да плохи: не умеют взяться за дело. – Как же вы сделаете? – Это мой секрет; тебе не втолкуешь: ты в горячке. – Я счастлив теперь и благодарю бога; а о том, что будет впереди, и знать не хочу. – Первая половина твоей фразы так умна, что хоть бы не влюблённому её сказать: она по-казывает уменье пользоваться настоящим; а вторая, извини, никуда не годится. «Не хочу знать, что будет впереди», то есть не хочу думать о том, что было вчера и что есть сегодня; не стану ни соображать, ни размышлять, не приготовлюсь к тому, не остерегусь этого, так, куда ветер поду-ет! Помилуй, на что это похоже? – А по-вашему, как же, дядюшка? Настанет миг блаженства, надо взять увеличительное стекло, да и рассматривать… – Нет, уменьшительное, чтоб с радости не одуреть вдруг, не вешаться всем на шею. – Или придёт минута грусти, – продолжал Александр, – так её рассматривать в ваше уменьшительное стекло? – Нет, грусть в увеличительное: легче перенесть, когда вообразишь неприятность вдвое больше, нежели она есть. – Зачем же, – продолжал Александр с досадой, – я буду убивать вначале всякую радость холодным размышлением, не упившись ею, думать: вот она изменит, пройдёт? зачем буду тер-заться заранее горем, когда оно не настало? – А зато, когда настанет, – перебил дядя, – так подумаешь – и горе пройдёт, как проходило тогда-то и тогда-то, и со мной, и с тем, и с другим. Надеюсь, это не дурно и стоит обратить на это внимание; тогда и терзаться не станешь, когда разглядишь переменчивость всех шансов в жизни; будешь хладнокровен и покоен, сколько может быть покоен человек. – Так вот где тайна вашего спокойствия! – задумчиво сказал Александр. Пётр Иваныч молчал и писал. – Но что ж за жизнь! – начал Александр, – не забыться, а всё думать, думать… нет, я чув-ствую, что это не так! Я хочу жить без вашего холодного анализа, не думая о том, ожидает ли меня впереди беда, опасность, или нет – всё равно!.. Зачем я буду думать заранее и отравлять… – Ведь я говорю зачем, а он всё своё! не заставь меня сделать на твой счёт какого-нибудь обидного сравнения. Затем, что когда предвидишь опасность, препятствие, беду, так легче бо-роться с ней или перенести её: ни с ума не сойдёшь, ни умрёшь; а когда придёт радость, так не будешь скакать и опрокидывать бюстов – ясно ли? Ему говорят: вот начало, смотри же, сообра-жай по этому конец, а он закрывает глаза, мотает головой, как при виде пугала какого-нибудь, и живёт по-детски. По-твоему, живи день за днём, как живётся, сиди у порога своей хижины, из-меряй жизнь обедами, танцами, любовью да неизменной дружбой. Всё хотят золотого века! Уж я сказал тебе, что с твоими идеями хорошо сидеть в деревне, с бабой да полдюжиной ребят, а здесь надо дело делать; для этого беспрестанно надо думать и помнить, что делал вчера, что де-лаешь сегодня, чтобы знать, что нужно делать завтра, то есть жить с беспрерывной поверкой се-бя и своих занятий. |
