Изменить размер шрифта - +
Так и должно быть.
     Всю жизнь я любил читать. Сколько прочитал я книг о разных удивительных
приключениях, сколько встретил в них людей трагических судеб, исключительных
характеров  -  словно и писать-то больше  не о  чем, кроме  как о необычных,
исключительных, единичных случаях  и историях! А  жизнь между тем не из ряда
вон  выходящее приключение, жизнь  - всеобщий закон;  и все не  обычное,  не
повседневное в ней - не что иное, как скрип  в ее сочленениях.  Не  лучше ли
славить  жизнь в  ее норме и  обыденности? Неужели она - менее  жизнь, когда
ничто в  ней не  заскрипело,  не застонало,  не грозило  разбиться?  Зато мы
проделали массу работы, исполнили все обязанности - от рождения  до  смерти.
Моя  жизнь была вполне  счастлива,  и мне ничуть не  стыдно того маленького,
правильного   счастья,   какое  находил  я   в  педантичной   идиллии  моего
существования.
     Помню похороны в родном моем городке. Впереди - министранты в стихарях,
с крестом; за ними оркестр - блестящий  корнет-а-пистон, валторна, кларнет и
самый красивый из них - геликон. И священник в белом облачении, в квадратной
шапочке,  и  гроб,  который  несут  шестеро мужчин,  и  черная толпа  -  все
серьезные, торжественные и чем-то похожие на кукол. А надо всем этим высоко,
мощно разливается траурный марш, вскрикивает корнет, жалуется кларнет, глухо
рыдают  трубы  ангельские;  траурная музыка заполонила улицу, весь  городок,
поднялась  до неба. Все бросили свои дела  и вышли из дверей, чтобы, склонив
голову, отдать последний долг уходящему. Кто умер? Король, герцог или герой,
что несут  его так торжественно и высоко? Нет, он был мельником, дай бог ему
вечное упокоение; хороший был человек и справедливый, да что ж - годы... Или
он был  колесник или  скорняк; вот  окончил свой труд  человек, и это  - его
последний  путь.  Мне,  маленькому,  больше  всего  хотелось быть  одним  из
министрантов, шагавших во  главе  процессии, или нет, лучше уж  - тем,  кого
несут  в  гробу. Ведь это так торжественно,  словно несут  короля; все, все,
склонив головы,  воздают честь доброму человеку, соседу, на его триумфальном
пути, колокола отзванивают ему славу, и флейта  ликующе  плачет -я готов был
пасть на колени перед тем великим и святым, что зовется "человек".
     III
     Отец был столяр. Самое раннее мое воспоминание: сижу на  теплых опилках
во дворе мастерской, играю  скрученными  кудрями  стружек. Подмастерье Франц
улыбается мне, подходит с  лучковой пилой:  "А  вот  я тебе голову  отрежу!"
Наверное,  я поднял крик, потому что выбежала мама, взяла на  руки. Славный,
многоголосый  шум  столярной мастерской  обливает  все мое  детство:  грохот
досок, свист рубанка,  натолкнувшегося  на  сучок,  сухой шелест  стружек  и
режущий  храп  пилы;  запах  дерева,  клея,  олифы;  рабочие  с  засученными
рукавами; отец что-то чертит на досках  толстыми пальцами, толстым столярным
карандашом. Рубашка  прилипла к его широкой спине, он пыхтит, склоняется над
работой. Что это будет? Да шкаф; доска к доске, тут войдет в пазы - и выйдет
шкаф; отец чутким пальцем проводит по граням, по внутренней  части изделия -
все ладно, гладко,  как зеркало.
Быстрый переход