Пока я начинаю отвечать на вопросы.

– Ваше отношение к творчеству Михаила Анчарова как писателя и как барда? Когда читаешь его произведения, появляется противоречивое ощущение тоски и в то же время надежды.

– В 1979–1980 годах у нас была такая «микрооттепель», потому что «Новый мир» напечатал труды Брежнева и надо было чем-то это срочно уравновесить, каким-то авангардом. И под это дело прополз в «Новый мир» совершенно авангардный роман Михаила Анчарова «Самшитовый лес», который, кстати, жестоко раздолбали тогда в «Литературке». Я помню сложное ощущение от этой книги, от её главного героя Сапожникова. И вообще ощущения у меня от Анчарова всегда были очень сложные. Но я одно не могу не признать: это увлекательно, это интересно.

Анчаров был человек невероятной разносторонности, хороший художник, иллюстратор, маслом писал замечательно, первый русский бард послевоенный (может быть, ещё Алексей Охрименко), первый по-настоящему услышанный. И некоторые его сочинения… Самое знаменитое – это, конечно, «Солнце село за рекой, за приёмный за покой» («Песенка про психа из больницы имени Ганнушкина, который не отдавал санитарам свою пограничную фуражку»), «Песня об органисте», который заполнял паузы в концерте популярной певицы, «Песня водителя МАЗа». Это всё замечательно. Они мужественные такие, но немного гриновские, немного мечтательные. И вообще в Анчарове что-то было мистическое, как мне кажется. Он очень многое умудрился почувствовать и написать раньше других. И потом, он драматург был первоклассный. Первый советский сериал – это Анчаров. Это «День за днём», это «В одном микрорайоне». Кстати, там Караченцов (это, по-моему, первая его большая роль была) пел замечательную песню на титрах:

Это одна из последних песен Анчарова, которая стала всесоюзно известной. Он отец жанра советской бытовой драмы. Советский сериал – это же особая история. Это не «– Поговорим, Марианна. – Нам не о чем говорить, Луис Альберто», это не испанская и не кубинская киноновелла, а это именно хроника быта, конфликты коммунального плана. И Анчаров прекрасно это чувствовал при всём своём романтизме.

Что касается его прозы. В моё время, когда мне было пятнадцать-шестнадцать лет, в большой моде была его повесть «Сода-солнце». Что в ней люди находят, я никогда не мог понять. Поздние его романы печатались с «продолжением» в «Студенческом меридиане», были уже никому не нужны, порой довольно скучны (вот эти его благушинские повествования о мире старой Москвы), но в них была какая-то своя прелесть. Мне кажется, Анчаров чуть-чуть не дотянул до гения. Во всяком случае, некоторые его песни выжили, и песни эти очень хорошие. Правда, Алексей Хвостенко пел их лучше, чем сам Анчаров. Исполнение Анчарова мне всегда казалось суховатым. Но это был автор феноменальной одарённости. Говорю же, вот чуть-чуть до гения не дотянул. Он был очень похож на Ивана Ефремова – и внешностью, и универсальностью своей.

– Удивлён вашей симпатией к старику Савелию из рассказа Горького «Отшельник». Для меня это тот же утешитель Лука, только доведённый до какого-то животного предела. Герой наделён тремя качествами: здоровьем и трудолюбием, сексуальным влечением и чарующей силой утешения. Не ставит ли автор параллель между этими инстинктами?

– Видите ли, Горький же менялся всё-таки.