Когда чаша страданий и подвигов перевесит…

(Джон Голсуорси, Фридрих Горенштейн, Юрий Казаков, Геннадий Шпаликов, Сомерсет Моэм, Владимир Богомолов, Юрий Домбровский, Иван Елагин, Борис Стругацкий)

[12.02.16]

Что меня сегодня более всего удивило – так это то, что пришло порядка двадцати предложений сделать лекцию про Горенштейна. Я долго думал, почему это так – почему писатель, который был маргиналом даже в маргинальной среде «Метрополя», который был при жизни замолчан и после смерти мало понят, вдруг «дожил» до такого всплеска интереса? Давайте, если хотите, про это поговорим.

Начинаю отвечать на вопросы.

– Одна из моих самых любимых книг – «Сага о Форсайтах» Голсуорси. В школьные годы впервые прочитала её в прекрасных переводах под редакцией Лорие, а потом перечитывала в оригинале. Вселяет она в меня грусть и говорит о неизменности человеческой природы. Любимая героиня – Флёр Форсайт, умная, решительная и проницательная. Всё моё сочувствие на стороне Сомса. Выше всех по человеческим качествам ставлю Майкла Монта. Меня раздражает Ирэн, олицетворяющая неуловимую красоту. Я не испытываю особой симпатии к людям, которые ей дороги: к Босини, к Джолиону, к Джону. Я понимаю их страдания и даже сочувствую, но моя любовь на другой стороне, хотя насчёт собственности я согласна. Со мной что-то не так? Или у меня сдвинуты представления о добре и зле и сильны собственнические инстинкты?

– Я вас хочу утешить. С вами всё так, но нам придётся сделать некоторый экскурс в тему «Что собой являет Голсуорси». Ведь это писатель, в российской культуре немножко не отрефлексированный. Все любили «Сагу о Форсайтах», а особенно на фоне советской литературы. У матери моей это практически настольная книга всю жизнь. Сколько она ни заставляла меня её прочесть, всегда мне было люто скучно, пока в какой-то момент я не прочёл сначала «Конец главы», который мне очень понравился, а потом уже и «Сагу».

…Голсуорси принадлежит к блистательной плеяде. Он, кстати говоря, один из двух британских нобелиатов в этом поколении, Киплинг и он. Нет, Шоу всё-таки получил Нобеля. Да, три. Но и Моэм, и Уайльд, и Честертон, и Стивенсон, и Шоу олицетворяют собой таких «детей Диккенса». Гигантская вселенная Диккенса как бы раздробилась на эти лучики. У каждого из них своя тема. Имперская трагедия у Киплинга. Жертвенная красота страдания, христианства у Уайльда. Другое – комнатное, плюшевое – христианство, как бы христианство здравого смысла – у Честертона. У Моэма скепсис и цинизм относительно человеческой природы. У Стивенсона страшный роковой мотив двойничества (особенно, конечно, во «Владетеле Баллантрэ» и в «Докторе Джекиле и мистере Хайде»). Ну, у Шоу свои дела. Шоу, кстати, романтик, а не циник вовсе – перечитайте «Святую Иоанну». Это страстный вопль о человечестве, которое низко пало, которое утратило идеалы. И вот на этом фоне странный такой Голсуорси.

Что же он собой олицетворяет? Он олицетворяет культ нормы. Более того, он на фоне XX века высказывает выдающийся парадокс: а что, если природные инстинкты человека – это хорошо? А зачем всё время себя насиловать? А что, если человек природный – это не так плохо? А что, если для человека естественно быть нормальным?

В «Конце главы» Голсуорси ставит проблему более чем актуальную для современного мира. Английского лётчика захватили в плен и потребовали от него принять ислам, отречься от своей веры. Он принял ислам, чтобы спасти свою жизнь, – и общество, эти лицемерные подонки, от него отвернулось. А любимая женщина отстаивает его.