Я о содержательной стороне, о метафизической стороне его прозы особо-то распространяться и не хотел – философское, метафизическое наполнение прозы Горенштейна не так для меня важно, как формальное её совершенство.

Горенштейн – писатель того же класса, что и Трифонов, я думаю. И даже иногда мне кажется, что он выше Аксёнова, например. Меня удерживает только одно: Аксёнова читать и перечитывать приятно, а Горенштейна – нет. Для меня всё-таки удовольствие в литературе – очень важный фактор. Горенштейн не приносит нам удовольствия, но он открыл одну важную штуку: он понял, что в прозе (он об этом говорил в интервью Ольге Кучкиной, и вообще много говорил) ритм важнее, чем в поэзии. И вот ритм, дыхание прозы Горенштейна, почти библейской по своей простоте и, как выражался Пушкин, по своей библейской похабности, это дыхание его прозы – лучшее, что там есть.

Горенштейн пишет очень просто. Он пишет безжалостно. В его прозе много канцеляризмов, много советизмов: никогда не говорит, например, «кого-нибудь», а всегда «кого-либо». И вообще проза такая очень советская по фактуре, по языку. И это сочетание советской языковой ткани и библейского ритма, библейского темпа повествования, и при этом поразительная точность называния каких-то физиологизмов своими именами создают совершенно неповторимую ауру его прозы.

Что я советую у Горенштейна читать? В первую очередь, безусловно, пьесу «Детоубийца». Эта пьеса шла под названием «Государь наш, батюшка…» у Вахтангова, по-моему, в гениальной постановке Петра Наумовича Фоменко. Это лучшая историческая пьеса, написанная в России в ХХ веке. Конечно, «Бердичев». «Зима 53-го года». И «Искупление» как лучшую его прозу. И цикл рассказов, написанных в советское время, вообще все рассказы и повести Горенштейна семидесятых – начала восьмидесятых годов. Это был его пик. Это не тот писатель, который вам будет повышать настроение, но он срезонирует с вашим отчаянием и в этом смысле будет целителен.

Напоследок вот какая вещь. Горенштейном, его творчеством, его пропагандой много занимается Юрий Векслер. Его усилиями вышли в последние годы и «Место», и «Псалом», и сценарии. Но у нас всё равно катастрофа с наследием Горенштейна. До сих пор не издан в России его роман-драма «На крестцах» – двухтомная, в семнадцати актах пьеса из времен Ивана Грозного. Не то что не издан, а не разобран даже, не переведён с рукописей его последний роман «Верёвочная книга», который Горенштейн считал главным своим свершением. И надо убить много времени просто на то, чтобы расшифровать оставшиеся тексты. В общем, наследием Горенштейна кто-то должен серьёзно заняться. И я очень призываю, to whom it may concern, творчество этого большого писателя вернуть большому русскому читателю.

[19.02.16]

Неожиданно пришло пять или даже шесть писем с просьбой сделать лекцию о Владимире Богомолове, авторе «Момента истины». Как это получилось, я совершенно не понимаю.

Проще всего предположить, что так подействовал выход его трёхтомника в издательстве «ПРОЗАиК», где вышла наконец малая проза, большой роман «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…» и «Момент истины», переизданный с большим количеством дополнительных материалов, а именно со всей перепиской, которую Богомолову пришлось выдержать по поводу романа.

Но для начала я начинаю отвечать на вопросы.

– Андреев в «Розе Мира» писал, что миссия Лермонтова – одна из глубочайших загадок нашей культуры. Как вы с ней справляетесь? Чьё мнение вам ближе: Соловьёва, для которого Лермонтов – чудовище, или Мережковского, для которого Лермонтов – единственный не смирившийся в русской литературе?

– Мережковского, конечно.