Писатель не всегда может пойти против своего таланта. С одной стороны, он мечтает о государстве-церкви, а с другой – изображает в образе Великого инквизитора не кого иного, как Константина Петровича Победоносцева. Великий инквизитор страшно на него похож. Он похож на образ Победоносцева, который мы встречаем в мемуарах Елизаветы Кузьминой-Караваевой – для нее он добрый дедушка. Но «Победоносцев над Россией простёр совиные крыла» («Возмездие» Блока) – это тоже Великий инквизитор: высокий, бледный, худой старик, председатель Синода.

Но парадокс-то в том, что «Братья Карамазовы» по самому пафосу, по самому замыслу своему противоречат «Легенде о Великом инквизиторе» – вот в этом и пресловутая полифония. Потому что в «Легенде о Великом инквизиторе» предсказано, что со временем, исходя из самых моральных, самых высоких добродетелей, людей лишат свободы, потому как свободы они не выдерживают. И если придёт новый Христос, говорит Достоевский, он будет арестован немедленно. Только всего страннее то, что Христос, когда выслушал исповедь Великого инквизитора, подошёл к нему и поцеловал его. Вот так бесконечна его любовь. И после этого инквизитор «идёт к двери, отворяет её и говорит ему: “Ступай и не приходи более… не приходи вовсе… никогда, никогда!” И выпускает его на “тёмные стогна града”».

Что касается трактовки названия и трактовки смысла «Братьев Карамазовых». Мы должны исходить из того, что огромная вторая часть была не написана, а что там было бы, мы не знаем. Может быть, Алёшу Карамазова провели бы через цареубийство, как догадывался Игорь Волгин, используя свидетельства Николая Николаевича Страхова. Может быть, иное было бы отведено место «Житию Великого грешника». Может быть, мы узнали бы правду об убийстве Фёдора Павловича. Ничего не понятно.

Но одно ясно, что сама суть названия и сама тема романа – это изображение русской карамазовщины. А «карамазовщина» в переводе («кара» – «чёрный») – это «черномазовщина», это грязь, упоение грязью. Это четыре вида разврата. Разврат эротический, конечно, в том числе блудный, пьянственный, всякий разврат, который воплощает собой Фёдор Павлович. Это разврат мысли, который воплощает собой Иван. Разврат страстей, кутежа, разврат абсолютной воли – в случае Дмитрия. И, как ни странно, в случае Алёши – это тоже разврат, это своего рода патология религиозного чувства, потому что Алёша отказывается верить из-за того, что «старец Зосима пропах». Это не простая и здоровая вера, а постоянное испытание Бога, постоянные испытания пределов, попытка нащупать пределы человеческого Я, где кончается Я и начинается воля Божья. Алёша – может быть, самый здоровый человек среди Карамазовых, но карамазовщина в нём есть. И карамазовщина эта должна была, видимо, на первый план выйти во второй части романа. И, естественно, Смердяков, тоже один из Карамазовых, брат Павел, – как патология лакейства.

По Достоевскому, вся Россия заражена карамазовщиной, заражена беспределом, развратом, подпольностью, отсутствием твёрдых нравственных тормозов, отсутствием правильного, нормального уклада жизни. И тем страннее читать у него инвективы в адрес Европы с её законами, его восторг (в очерке «Пушкин», в знаменитой «пушкинской речи») перед иррациональностью русской души. Вот в этом-то и есть один из парадоксов Достоевского: проклиная карамазовщину, видя во всём карамазовщину, тем не менее он ею любуется и полагает, что именно в ней залог спасения страны от превращения в Европу.

Тут можно было бы сказать об антисемитизме Достоевского, но Бог бы с ним, с антисемитизмом! Истинная трагедия заключается в другом.