Только лошадь у Некрасова пошла «нервически скоро», а у Достоевского её забили. Точно так же, кстати говоря, ситуация тургеневской собаки исхищена для использования в романе «Идиот» (сон Ипполита).

При том, что Достоевский тащит у большинства предшественников (и это нормально, ещё раз говорю: литература молодая, эклектичная, с точки зрения хорошего вкуса очень проблематична), всё же ему удаётся выстроить, и очень убедительно выстроить мрачную, страшную атмосферу романа – конечно, атмосферу болезненную, но написанную необычайно талантливо.

Во-первых, он совершенно гениально передаёт состояние бреда, помешательства, сна. Вспомните абсолютно абсурдистский эпизод, когда Раскольникову снится (мы не знаем ещё, что это сон), что он пришёл на место убийства старухи, видит в окне огромный красный месяц и думает: «Это, верно, он теперь загадку загадывает». Это иррациональная логика сна, только во сне приходят такие мысли. И, конечно, потрясающе найдена сцена, когда Раскольников начинает бить старуху по голове (тоже во сне), а она мелко трясётся и хихикает, хохочет. Пожалуй, в изображении страшного – в особенности страшного сна – Достоевскому как художнику равных нет. Здесь весь русский триллер зарождается и достигает высшего расцвета.

Надо вам сказать, что эти сны не имеют прямого, какого-то буквального толкования, буквального значения в романе. Вот о чём, например, сон Ипполита? Страшное насекомое с раздвоенным хвостом, похожим на трезубец, бегает по стене рядом с его головой, а потом собака Норма хватает эту щекочущую, стрекочущую, состоящую из скорлупок тварь – и укушенная в язык умирает, успев спасти хозяина. Кстати говоря, когда я об этом читал в Крыму, по стене у нас бегала огромная сколопендра, и я до сих пор помню, как мать тем же самым «Идиотом» её и прихлопнула. Это было очень страшное ощущение. Так вот, этот сон не имеет прямого толкования, но страх, ужас, отвращение, которые содержатся в нём, говорят нам о душе Ипполита и о его душевной травме гораздо больше, чем сказали бы десятки каких-то свидетельств и описаний его заблуждений.

«Преступление и наказание» – это роман идеально соразмерный, роман очень точно построенный, роман, в котором каждому герою соответствует свой зеркальный двойник. А у самого Раскольникова даже два таких страшных двойника: с одной стороны, Свидригайлов, а с другой – Лужин. Образ Лужина с бакенбардами в виде двух котлет, образ этого человека, который руководствуется «теорией целого кафтана» – пародийно осмысленной «теорией разумного эгоизма» Чернышевского, – это, конечно, блестящая художественная удача. И все в этом романе, вплоть до Лебезятникова, вплоть до Мармеладова, – именно блестящие художественные удачи.

И сколько бы ни говорил Набоков о том, что ужасно дурновкусна сцена, в которой проститутка и убийца вместе читают о воскресении Лазаря, эта сцена очень глубоко сделана. Ведь не случайно Соня накрывает Раскольникова драдедамовым платком. Это точно уловленный жест принятия исповеди – жест исповеди, потому что епитрахилью накрывают голову исповедующегося. И сцена эта при всём своём безвкусии исключительно сильна.

Пара достаточно занятных вопросов пришла про Достоевского, пока мы разговаривали.

– Почему американцы так любят Достоевского?

– Ну это как раз совершенно очевидно. Потому что американцы любят русскую душу именно такой, какой описал её Достоевский. Она позволяет им относиться к России как к некоему грозному и страшному чуду. Это такая эстетизация русского абсурда.