Кстати говоря, после подробных разысканий Самуила Ароновича Лурье, царствие ему небесное, который доказал, что не только заговора не было, но не было и попытки заговора, что это был невиннейший кружок, ещё невиннее, чем кружок Грановского, – после этого вообще смешно говорить о том, были ли у Николая основания подвергать петрашевцев репрессиям или не были.

И после этого Достоевский действительно стал другим. Писатель, которого с самого начала интересовало в человеческой природе иррациональное, на этом иррациональном до некоторой степени и сдвинулся. Ему только патология стала интересной. Ему перестал быть интересен здоровый человек. Подполье стало его нормальной средой, и культ подпольности эту могучую душу, как мне кажется, погубил. Достоевский вернулся – да ещё после ссылки, после солдатчины, после унижений. Десять лет у него это всё заняло, он десять лет не печатался, десять лет его не было в Петербурге. И между 1848 и 1859 годом пролегла бездна.

При всём при этом невозможно отрицать его громадный художественный талант – прежде всего, как мне представляется, талант сатирика. Мне кажется, что типологически Достоевский – предшественник Солженицына. И обратите внимание, сколько здесь параллелей. Открыт Достоевский крупным писателем, поэтом, скажем так, деревенского направления, редактором самого прогрессивного журнала – здесь, конечно, Некрасов и Твардовский в функции редакторской абсолютно совпадают. Был надеждой всей прогрессивной молодёжи, а потом эти надежды обманул. Оставил подробное описание своего тюремного опыта, через который прошёл уже довольно зрелым человеком. Интересовался больше всего восточным, еврейским и славянским вопросами. И, кроме того, написал несколько идейных романов. Вот это предостерегает нас от отношения к солженицынским романам как к выражению его авторской позиции, потому что пресловутая полифония, которая есть у Достоевского – то есть равная представленность разных точек зрения, – характерна и для Солженицына. Солженицын – писатель идейный, но не идеологический. Вот это очень важно подчеркнуть.

А что касается сходства Достоевского и Солженицына как художников… Солженицын как публицист зачастую сильнее, чем как художник. Уже в «В круге первом» ощущается идеологическое вмешательство автора, длинноты, сложная идейная борьба с собою советским. Солженицын-публицист, Солженицын – автор «ГУЛАГа» или «Двести лет вместе» колоссально убедителен, неотразимо привлекателен, он замечательный ритор, прекрасно оформляет свои мысли. Это же касается и Достоевского.

Расцвет художественного творчества Достоевского – это период с 1859 по 1865 год: «Игрок», «Село Степанчиково», «Вечный муж» и, конечно, «Преступление и наказание». В меньшей степени – «Униженные и оскорблённые», роман довольно вторичный, хотя и замечательный, ну, диккенсовский, очень лобовой. Но несомненно, что «Преступление и наказание» – это художественная вершина творчества Достоевского. На этом романе, пожалуй, следует остановиться поподробнее.

Много раз говорил я о том, что сюжетные схемы детективов очень однообразны, их всего восемь штук. Не буду сейчас перечислять все. Достоевский предложил свою небывалую художественную схему. Понятно, кто убил, кого убил, зачем убил. А дальше вопрос: и что теперь?

Помните, Порфирий говорит: «Есть у меня против вас махочка чёрточка». Я очень люблю детей спрашивать, а что это за «махочка чёрточка». Большинство детей сразу утверждает, что Порфирий блефует. Но это не так. Порфирий Петрович не из тех людей, которые блефуют. Не случайно это явный протагонист: сорока пяти лет, с жёлтым лицом, с постоянными пахитосками, с жидким, текучим блеском карих глаз. Это чистый Достоевский, его описание.

Порфирий не блефует. Порфирий знает, что соседом Сони был Свидригайлов, и Свидригайлов мог слышать разговоры Раскольникова с Соней, мог слышать признание Раскольникова.